Анри Монтерлан - У фонтанов желания

Затем с Перегрином приключилась еще одна интересная история: он задушил своего папашу, «не в силах перенести, — поясняет Лукиан, — что тому исполнилось более шестидесяти лет». Да, пропасть между поколениями действительно существует, но вряд стоит представлять ее себе столь глубокой. Самое доброжелательное объяснение, какое можно тут предложить, это что любящий сын не желал видеть, как славный старичок впадает в детство и становится недостойным сыновнего почтения. Он и так уже дал ему дожить до шестидесяти: этого было более чем достаточно.

И теперь Протей — бегство! бегство! — долго бродит по разным странам. Скиталец, спасающийся от преследования: таким теперь ему хочется быть.

Когда любопытство, воспламененное этими скитаниями, угасло, надо было дать ему новую пищу и обновиться самому. То было время, когда Марк Аврелий пятьдесят два раза в год устраивал «неделю доброты», открывал границы, в общем, делал все, чтобы показать свое миролюбие, то есть чтобы погубить свою родину, — как мы знаем, ему удалось это сделать всего за полтора десятка лет. Перегрин сообразил: чтобы не прослыть старой рухлядью, он срочно должен стать «добрым». И решил сразу пойти на крайность. Он обратился в христианство.

Познакомившись с христианскими жрецами и книжниками, Перегрин вскоре доказал им, что все они — сущие младенцы. Он стал толковать их книги и сочинял собственные. Успех был колоссальный. Однако вскоре Перегрина, как христианина, арестовали и заключили в темницу. Какой подарок для человека, стремящегося к популярности! Не исключено, что он сам подстроил этот арест. И правда, это событие принесло ему большую известность, и он прослыл чудотворцем. Огромная толпа обездоленных, рабы, старики, женщины, сироты и неудачники всех мастей, в общем, обычные последователи любого «распятого софиста» принесли еду, расположились вокруг тюрьмы и оставались с ним до утра. Несколько городов Азии отправили к нему посланцев от имени всех тамошних христиан, чтобы утешить его, помочь ему в беде и защитить его правое дело.

Если бы все это разворачивалось в другой сфере, «веселая» проделка Перегрина не вызвала бы у нас возмущения. Это даже хорошо, когда среди наших серьезных занятий вдруг мелькнет лукавый лучик юмора, который чуть-чуть смягчит непреклонные, до глупости здоровые постулаты, диктуемые общественной жизнью: абсолютное — язык невинных. И потом, есть столько оснований для того, чтобы желать человечеству зла, что всего лишь посмеяться над ним значит проявить доброту. Но некоторые понятия священны, люди ради них живут и за них умирают, и с ними нельзя шутить. Впрочем, хуже всех в этой истории выглядит даже не Перегрин, а главы христианских общин. Эти обманутые вожаки, которые в свою очередь обманывают доверчивых простаков, внимающих каждому их слову; эти наивные дурачки, которые с восторгом взирают на шарлатана и извращенца, — а тот, пока они празднуют «победу благодати», втихомолку потешается над ними и размышляет: «Какую бы еще штуку отмочить?» — во всем этом есть что-то жуткое.

Когда по прошествии некоторого времени выяснилось, что «обращение» — гнусный обман, христиане попытались вывести из-под удара того из своих вероучителей, кто благословил фарс, разыгранный Протеем. Неправда, говорили они, будто он хотел обратить язычника ради дешевой славы, будто из более или менее осознанного снобизма он стремился посадить христианство на последний корабль , одним из кормчих которого был тогда тщеславный и самоуверенный Протей; напротив, простодушие, проявленное им во всей этой истории, убедительно доказывает, насколько он благороден и чужд людской хитрости. Но это ничего не меняет. Жестокий шутник торжествует; добрые души одурачены; благочестивые люди, не поддавшиеся всеобщему ослеплению, видят, что их учитель допустил ошибку, и задаются вопросом: не допускает ли он столь же серьезных ошибок и в более высокой, духовной сфере, куда они не могут последовать за ним? Эта мысль их смущает. Язычники, хорошо знающие, что собой представляет Перегрин, смеются до колик и еще сильнее презирают религию, в которой вероучителями могут выступать такие простофили. Иисус Христос плачет от обиды: мало того, что его распяли, так теперь еще и на смех подняли. Он жалуется не зря, но я его жалобам не сочувствую. Если он был мечтатель, не умеющий постоять за себя, зачем он впутался в эту историю? Кто дает себя обмануть, тому нет прощения.

Между тем правитель Сирии вскоре освободил Перегрина из темницы. «Этот человек, склонный к занятиям философией, отпустил его с миром, решив, что он не заслуживает наказания». Узнаю доброжелательность, эту изысканную форму презрения: так говорил Пилат, когда хотел освободить Христа.