— Покатали бы как-нибудь меня по реке… хоть часок-другой! Мне никогда еще не доводилось долго плыть в лодке… а ведь страсть как любопытно то, чего еще никогда не пробовала… Если бы вы знали, как мне здесь скучно… тошно!
— Отчего же скучно? Работы, наверное, хватает?
— Еще бы! За работой света не видишь! Нас только две — я да кухарка, больше никого господа не держат, ни кучера, ни лакея. Пан старый, все книжки читает, а пани злится, что муж у нее старый, вот и придирается ко всему и целый день трещит как сорока: все не по ней, никак ей не угодишь — то слишком быстро, это слишком медленно, то — горячо, а это остыло… Ребятишек трое — и несносные такие, не дай бог! Гостей никогда почти не бывает. С утра до ночи вертишься как белка в колесе, а все равно доброго слова не дождешься и ни единой души не видишь. Черт бы побрал эту деревенскую жизнь! В городе лучше!
Рыбак слушал молча, потом сказал неторопливо и, как всегда, серьезно:
— Зря вы деревню браните. Хорошему человеку везде хорошо, а плохому — худо!
Она вдруг залилась тем кровавым румянцем, который часто вспыхивал внезапно на ее щеках и так же быстро сбегал с них.
— Стало быть, я — плохая?
Она даже затряслась и, плюнув в воду, сказала вполголоса, словно про себя:
— Вот сразу видно мужика…
Он либо не расслышал, либо эти слова его ничуть не задели. Спокойно махнул рукой.
— Откуда мне знать, хорошая вы или плохая? Я просто так сказал. Ну, когда же мне за вами приехать?
В ее сжатых губах и мрачном взгляде он впервые подметил ту судорогу боли или гнева, которая придавала ее лицу невыразимо страдальческое выражение, и ему стало жаль ее. В глубине его ясных глаз сквозь задумчиво-серьезное выражение светилось по временам глубокое сострадание к людям.
— На свете все друг друга грызут, так не диво, что и вас грызет что-то — не знаю только, что… Если хотите, я покатаю вас по реке, лодки от этого не убудет! Когда приехать за вами?
— В воскресенье! Пожалуйста, приезжайте в воскресенье! Господа с детьми в город уедут, а я одна дома буду — с кухаркой только вдвоем… Ой, какой же вы добрый! Награди вас бог! То-то весело будет! Вот не думала, не гадала, что в этой глуши заведу такое приятное знакомство!
Ее похвалы явно льстили Павлу, а может быть, радовало его и что-то другое, он улыбался все шире, словно преображенный ее шумной веселостью и говорливостью, так быстро сменившими гнев и угрюмую печаль.
— Значит, в воскресенье… Сегодня что? Среда? Целых четыре дня ждать! Ну, ничего… Хорошего ждать приятно. Ох, и погуляем же на Немане!.. А теперь до свиданья, будьте здоровы! Побегу, потому что страшно озябла!
— Не выдумывайте, вода теплая! — шутливо возразил Павел.
— Ой, нет, ноги совсем закоченели. Да и домой нужно скорее — самовар ставить… Если проснутся, а самовара не будет на столе, крик поднимут, как сороки. До свиданья! Спасибо вам!
Ноги ее, как рыбы, плеснули в воде, в два прыжка она очутилась на песчаном берегу и, наклонясь, стала собирать мокрое белье. А Павел, легко забирая веслом, отчаливал что-то очень медленно. Однако он был уже довольно далеко от берега, когда услышал за собой зов:
— Стойте, эй! Погодите!
Павел обернулся и остановил челнок, который закачался на волне. Вся залитая солнцем, которое уже высоко поднялось над горизонтом, женщина стояла с ворохом мокрого белья в руках, еще более растрепанная, чем прежде, и кричала ему:
— А как звать-то вас? Звать как?
— Павел Кобыцкий! — откликнулся он.
— А меня — Францишка Хомец!
Она помчалась стрелой по росистой траве, вверх по склону холма. Но на полдороге остановилась, следя глазами за отплывшей уже далеко лодкой. Из-за ее бледных губ блеснули белые зубы.
— Красивый мужик! Хоть не очень молодой, а красивый… И такой славный…
Потупив голову, она задумалась, теребя пальцами мокрое белье.
В воскресенье Франка ни на минуту не отходила от окна в кухне, из которого виден был Неман. За эти четыре дня она как будто еще больше похудела, веки глаз потемнели. В красивых прюнелевых ботинках, накрахмаленном ситцевом платье и желтой шелковой косыночке на гладко причесанных, но, как и в день первой встречи с Павлом, распущенных волосах, она неподвижно и молча сидела у окна, крепко сжав губы и не сводя глаз с реки. В доме было пусто и тихо. Старая кухарка, хлопоча на кухне, тщетно пыталась завязать разговор с Франкой. Пообедав, она прилегла, закрыла платком лицо, чтобы не беспокоили мухи, и скоро уснула. А Франка не дотронулась до еды, выпила только утром стакан чаю да за обедом раз-другой поднесла ложку ко рту, затем швырнула ее в тарелку и снова села у окна. Видно, ей сегодня кусок не шел в горло. Проходили часы за часами, и ее все сильнее охватывало нетерпение. Она то и дело топала ногой, и по временам белые зубы сверкали на хмуром лице в презрительно-насмешливой улыбке…
Читать дальше