Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Годы учения Вильгельма Мейстера

Графское семейство, упомянутое мною выше, приблизило меня к себе. Оно тем временем умножилось, так как некоторые их родственники перекочевали в город. Эти почтенные лица искали общения со мной, как и я с ними. Родство у них было обширное, и я в их доме познакомилась с большинством князей, графов и вельмож всего нашего государства. Мои убеждения ни для кого не были тайной, и независимо от того, чтили их или просто щадили, я все-таки достигла своей цели и никто не решался меня порочить.

Мне суждено было вернуться в свет еще и другим путем. Около того же времени сводный брат моего отца, обычно посещавший нас проездом, задержался у нас надолго. Он расстался со службой при своем дворе, где пользовался почетом и влиянием, лишь потому, что не все там пришлось ему по нутру. Он обладал здравым умом и строгим нравом, в чем был очень схож с моим отцом; только отец отличался большей мягкостью, что помогало ему быть уступчивее в делах, и хотя отказывался идти против своих убеждений, но терпел, когда это делали другие, зато потом негодовал либо про себя, втихомолку, либо в интимном семейном кругу. Дядя был намного моложе, а независимость его натуры еще укрепили внешние обстоятельства. У него была очень богатая мать, а от ее близкой и дальней родни он мог ждать большого наследства; ему не требовалось добавочной поддержки, меж тем как мой отец, при своем скромном состоянии, ради жалованья был накрепко привязан к службе.

Семейное несчастие сделало дядю еще непримиримее. Он рано потерял очень милую жену и подающего большие надежды сына и с тех пор словно бы решил отстранять от себя все, что не согласовалось с его волей.

В семье не без самодовольства поговаривали шепотком, что дядя вряд ли женится вторично, а значит, мы, дети, заранее можем считать себя наследниками его внушительного состояния. Я пропускала это мимо ушей; однако на поведении остальных заметно сказывались такие надежды. При всей твердости своего характера дядя приучил себя никому не противоречить в разговоре, наоборот, он приветливо выслушивал мнение каждого и даже подкреплял точку зрения собеседника собственными аргументами и примерами. Кто не знал его, тот неизменно полагал, что они единодушны во взглядах; он же, обладая незаурядным умом, легко ног воспринять любую точку зрения. Со мной ему бывало труднее, ибо тут шла речь о чувствах, ему неведомых, и как ни бережно, участливо и вдумчиво говорил он о моих убеждениях, меня поражало, насколько непонятно ему то, что лежит в основе всех моих поступков.

Хотя был он очень скрытен, настоящая цель его непривычно долгого пребывания у нас не замедлила обнаружиться, — как оказалось, он изо всех нас выбрал младшую сестру, чтобы осчастливить ее и выдать замуж по своему усмотрению; и, конечно, по своим физическим и духовным качествам да еще с добавлением внушительного приданого она вполне могла претендовать на первейшую партию. Отношение ко мне он также проявил безмолвным благодеянием, добыв мне место канониссы, от которого я вскоре стала получать доход.

Сестра куда меньше, чем я, была обрадована и благодарна ему за такое попечение. Она открылась мне в сердечной привязанности, которую дотоле предусмотрительно таила, не без основания опасаясь, что я всячески буду отговаривать ее от союза с человеком, недостойным ее симпатии. Я употребила все старания и добилась своего. Намерения дяди были столь серьезны и ясны, а перспективы для сестры, при ее любви к свету, столь заманчивы, что ей не стоило большого труда отказаться от склонности, которую сама она порицала разумом.

Теперь она уже не уклонялась от дядиного ласкового руководства, и основы для выполнения его плана вскоре были заложены. Ее сделали фрейлиной при соседнем дворе, где он мог поручить ее попечениям и наставлениям своей приятельницы, которая, как обергофмейстерина, имела большой вес. Я сопровождала сестру к новому месту жительства. Мы обе могли быть вполне довольны оказанным нам приемом, и мне оставалось только втайне улыбаться той роли, которую я теперь в качестве канониссы, молодой благочестивой канониссы, играла в свете.

В прежние времена такое положение меня бы сильно смущало и, пожалуй, вскружило бы мне голову; ныне же я невозмутимо воспринимала все окружающее, преспокойно терпела, когда меня причесывали целых два часа, наряжалась и вполне мирилась с тем, что по своему рангу обязана носить эту парадную ливрею. В переполненных залах я беседовала со всяким и каждым без того, чтобы чей-то внешний или внутренний облик произвел на меня заметное впечатление. Единственное, что я выносила с бала, была усталость в ногах. Тем не менее разум мой черпал пользу из этих многочисленных встреч; образцом всех человеческих добродетелей, достойного, благородного поведения мне явилось несколько женщин, и в первую голову обергофмейстерина, под чьим руководством посчастливилось воспитываться моей сестре.