Джозеф Конрад - Каприз Олмэйра

После этого посещения жизнь в Самбире надолго вернулась к своему ровному течению, не отмечаемому никакими событиями. Восходящее солнце из-за лесных вершин ежедневно освещало все ту же картину привычной деятельности. Прогуливаясь по тропинке, составлявшей единственную улицу поселка, Найна наблюдала, как мужчины валялись в тени домов на высоких площадках, как женщины усердно толкли рис для дневного пропитания, а голые коричневые дети бегали взапуски по узким тропинкам, ведущим к полям. Джим-Энг, слоняясь у своего дома, приветствовал Найну дружелюбным кивком головы, а потом отправлялся в комнаты к своей излюбленной трубке опия. Старшие дети осмелели после долгого знакомства и, окружив девушку, теребили темными пальцами ее белоснежное платье; они улыбались ей, обнажая блестящие зубы, в ожидании дождя стеклянных бус. Она улыбалась им спокойной улыбкой; но для кого у нее всегда было готово ласковое словечко, это — для одной девушки-сиамки, невольницы, принадлежавшей некоему Буланджи, у которого было множество жен, по слухам весьма сварливых. Вполне достоверная молва говорила, что домашние столкновения в семье этого трудолюбивого землепашца всегда оканчивались тем, что все жены сообща нападали на рабыню — сиамку. Сама девушка никогда не жаловалась, может быть, из осторожности, но, вернее всего, из странной апатической покорности, свойственной полудиким женщинам. С раннего утра ее можно было встретить на тропинках между домами, на берегу реки или на пристанях; на голове у нее был поднос с печеньем, которое ей было поручено продавать, причем она с удивительной ловкостью носила его на голове. От полуденного зноя она обыкновенно укрывалась где-нибудь на усадьбе Олмэйра, часто находя приют в тенистом уголке веранды. Найна иногда звала ее к себе. Сиамка садилась на корточки, поставив перед собой свой поднос. Она всегда готова была улыбнуться Мем-Путай, но появление миссис Олмэйр, даже один только звук ее визгливого голоса — служил для нее сигналом к поспешному бегству.

С этой девушкой Найна нередко беседовала; зато остальные обитатели Самбира почти ни разу не слышали звука ее голоса. Они привыкли к молчаливой фигуре, одетой во все белое, спокойно двигавшейся среди них, привыкли к этому непонятному для них существу из иного мира. Однако, несмотря на всю внешнюю уравновешенность Найны, несмотря на очевидную ее отдаленность от окружающих ее предметов и людей, ее жизнь протекала далеко не спокойно; миссис Олмэйр была так энергична и деятельна, что ее семья не могла наслаждаться ни счастьем, ни даже простой безопасностью. Она возобновила до известной степени сношения с Лакамбой, правда, не непосредственно, так как достоинство этого монаха не позволяло ему показываться вне пределов своей ограды; но посредником между ними служил первый министр правителя, начальник его порта, советник его в финансовых вопросах и вообще главный его фактотум. Этот джентльмен — он был родом из Сулу, — несомненно, обладал качествами государственного мужа, хотя и был лишен личной привлекательности. По правде говоря, он просто-напросто был отвратителен — рябой и кривой на один глаз, к тому же нос его и губы были страшно изуродованы черной оспой. Этот непривлекательный человек часто появлялся в саду у Олмэйра в домашнем костюме, состоявшем из куска розового коленкора, опоясывавшего его чресла. На задворках дома, сидя на корточках на разбросанной повсюду золе, в близком соседстве с чугунным котлом, в котором служанки варили обеденный рис для всего дома под наблюдением миссис Олмэйр, хитрый посредник вел длинные беседы с ней на языке Сулу. О предмете этих бесед можно было догадываться по семейным сценам, разыгрывавшимся потом у домашнего очага Олмэйра.

За последнее время Олмэйр пристрастился к поездкам вверх по реке. Он уезжал на несколько дней кряду в небольшом челноке с двумя гребцами и с верным Али в качестве рулевого. Абдулла и Лакамба, разумеется, зорко следили за каждым его шагом, ибо нет никакого сомнения, что человек, бывший некогда доверенным раджи Лаута, должен был знать множество весьма ценных секретов. Береговое население Борнео свято верит, что в глубине страны есть алмазы баснословной ценности и бесконечно богатые золотые прииски. Все эти сказки приобретают тем больший вес оттого, что доступ внутрь острова чрезвычайно труден, особенно с северо-востока, где малайцы постоянно враждуют с речными племенами даяков или «охотников за черепами». Но, с другой стороны, действительно некоторое количество золота достигает побережья через посредство этих даяков, когда, во время редких перемирий, им случается посещать приморские малайские поселки. На шатком основании подобных фактов и создаются самые фантастические легенды.