Чжоу Ли-бо - Ураган

Когда перед утром старик вернулся в свою лачужку, он еле держался на ногах. В сердце были гнев на помещика, досада на самого себя и стыд перед сыном. На другой день он почувствовал себя совсем плохо. Поднялся жар, дыхание сделалось тяжелым и сильно болела грудь. Он так стонал, что слышно было во дворе.

Хань Лао-лю вызвал управляющего Ли Цин-шаня и раздраженно сказал:

— Сегодня праздник, первый день нового года. Скажи этому старику, пусть прекратит свои «ахи» да «охи»!

Через две недели Го Чжэнь-тан уже головы поднять не мог. Как раз выпал большой снег, началась пурга, и северный ветер подул с такой силой, что лачужки бедняков, казалось, вот-вот повалятся набок. Никто, кроме молодежи, не решался выходить из дому. Люди сидели на канах, жались к стеке, в которой проходила теплая труба. Двери и окна были наглухо закрыты. На стеклах и оконной бумаге образовались наросты льда. В такой холод легко отморозить не только нос, но и ноги.

Вот в такую-то непогоду, когда Хань Лао-лю, одетый в шубу и шапку из выдры, положив ноги на бронзовую печь, беседовал со своим сватом Добряком Ду, вбежал Ли Цин-шань и доложил:

— Го Чжэнь-тан кончается…

Хань Лао-лю так перепугался, что у него захватило дыхание.

— Выноси скорей на улицу, не то он еще в моем дворе окачурится! — прохрипел помещик.

— Совершенно верно. Оставишь такое несчастье в доме, вся семья заболеет, — поспешил вставить свое слово Добряк Ду.

— Тащи скорей за ворота, чего стал, мертвый, что ли! — заревел хозяин.

Ли Цин-шань пулей вылетел во двор, крикнул старшего батрака Чжана, и они побежали в лачужку. Хань Лао-лю придвинулся к окну и начал дуть на стекло. Проделав глазок в корке льда, он выглянул. Снег все еще валил. Его подхватывал и крутил воющий ветер.

— Чего медлят? Почему еще не выносят! — волновался помещик, колотя кулаком по раме.

Когда Ли Цин-шань и старший батрак ворвались в лачугу, Го Цюань-хай растирал грудь умирающего.

Старик открыл глаза.

— Нет… я уже никуда не гожусь, сынок…

Бедняга хотел еще что-то сказать, но у него не хватило сил.

— Пошел вон отсюда! — крикнул Ли Цин-шань и отшвырнул мальчика.

Он оторвал створку двери и плашмя кинул на кан.

— Дяденька, что вы с ним будете делать? — дрожа всем телом, спросил Го Цюань-хай.

— Залезай на кан, приподымай его за плечи! — не обращая внимания на мальчика, приказал Ли Цин-шань батраку Чжану.

Они положили старика на створку двери и понесли. Го Цюань-хай с плачем бросился за ними:

— Дяденьки, оставьте, он помрет на холоде! Дяденьки, не несите!

— Иди проси господина! — отмахнулся Ли Цин-шань.

И слова его были так же холодны, как снег, что бил в лицо.

Старика выкинули за ворота. Снег все крутился, ветер выл по-прежнему, и Го Чжэнь-тан вскоре обледенел.

— Отец! Отец! — рыдал мальчик, припав к груди мертвеца. — Что же мне теперь делать?

Из конюшен и лачуг вышли батраки и молча стали возле замерзшего Го Чжэнь-тана. Одни утирали слезы рукавами, другие уговаривали мальчика:

— Не надо плакать, не надо плакать…

Иных слов у них не было.

— Выгоните его, чтоб он не ревел тут! — крикнул Хань Лао-лю через окно.

Го Цюань-хай замолк и, упав перед батраками на колени, поклонился им до земли.

Батраки собрали в складчину немного денег, купили старый ящик и уложили в него покойника. Молча они вынесли «гроб» за северные ворота и оставили его на занесенном снегом кладбище. В том же молчании все вернулись домой.

Шел пятый год царствования императора Кандэ, и в январе этого страшного года Го Цюань-хая за ненадобностью выгнали на улицу. Несколько лет он скитался по соседним деревням, собирал за гроши листья дикого винограда, которые население было обязано сдавать японцам, работал на поденщине, батрачил за половинную плату и жил впроголодь.

Через пять лет Го Цюань-хай стал уже настоящим батраком, его сильные руки никогда не знали отдыха. В это время лихая судьба опять свела Го Цюань-хая с Хань Лао-лю.

— Ты хороший парень! Я это всегда говорил и еще с малолетства тебя приметил… — с улыбкой сказал ему помещик.

Когда у Ханя Большая Палка появлялась надобность в человеке, он умел широко и приветливо ему улыбаться. Когда же надобность проходила, он переставал этого человека узнавать.

Го Цюань-хаю хорошо были известны и притворные улыбки и коварные повадки Хань Лао-лю. Не забыл он и лютой смерти отца. Но человеку нужно есть — и он должен работать!

Го Цюань-хай собирался было подрядиться к Тану Загребале, но они не сошлись в цене, а Хань Лао-лю сразу же предложил: