Айрис Мердок - Под сетью

Добравшись до кафе «Липп», я почувствовал, что не прочь посидеть там. Я сел и заказал вермут. Утренние события уже отодвинулись очень далеко, и так же далека была минута прозрения, последовавшая за ними. Если я что-то и ощущал теперь в связи в этим, так только идиотскую тупую боль — то ли сожаление об упущенных деньгах, то ли просто результат того, что я в неурочный час приналег на аперитивы. Но тоска по Анне не притупилась. Где она сейчас? Может быть, в какой-нибудь полумиле от меня, сидит на кровати в номере гостиницы и смотрит на раскрытый чемодан. Я представил себе ее печально склоненную голову и почувствовал, что эта мысль невыносима. Нет, конечно же, она в море, стоит, облокотившись на поручни, и глаза ее уже полны Америкой. Трудно было решить, которая из этих картин хуже.

Я не просидел в кафе «Липп» и нескольких минут, как услышал выкрики официанта: «Мсье Донагу, мсье Донагу!» Это меня не удивило — мое имя не раз выкликали на террасах кафе по всей Европе. Я помахал рукой. Официант подбежал ко мне с телеграммой. Почему-то я успел вообразить, что телеграмма от Анны, из Нью-Йорка. Я схватил ее. Она была из Англии от Дэйва — он знал мое пристрастие к кафе «Липп» и, очевидно, послал ее сюда в слабой надежде, что она меня здесь застанет. Телеграмма гласила: «Не грусти Птица Лира победила сегодня двадцать к одному».

Париж уже начинал дрожать от праздничного возбуждения. Я пошел по бульвару Сен-Жермен. Пиджака я не надевал, но мне все еще было жарко, хотя день незаметно сменился вечером. Я дошел до того места, где сидит среди акаций Дидро, с вполне понятным осуждением глядя издали на кафе «Флора». Потоки прохожих пересекались на тротуаре, над шумом машин стоял смутный гул голосов и смеха. Весь Париж высыпал на улицы. Дойдя до Одеона, я увидел, что кафе выплеснулись до середины мостовой, а на улице Старой комедии уже танцевали под аккордеон. Еще было светло, но уже зажглись гирлянды разноцветных фонариков. Я присел на скамью и стал смотреть.

Если вы, подобно мне, тонкий ценитель одиночества, рекомендую вам такой опыт: побыть одному в Париже четырнадцатого июля. В этот день город распускает по плечам свои пышные волосы, которые лето умастило теплом и благовониями. В Париже у каждого мужчины есть женщина, но в этот день каждый мужчина там — султан. В этот день люди слетаются стайками и с громким щебетом порхают по городу, как яркокрылые птицы. Развеваются флаги, рвутся шутихи, хлопают пробки, взмывают к небу выпущенные из клеток голуби, и чем дальше, тем все больше веселья. Никто не остается в стороне, вот уже весь город обратился в сплошной праздник. Быть одному среди этого карнавала — ни с чем не сравнимое переживание. Я решил не пить. Я знал, что после нескольких стаканов мою отрешенность замутит сентиментальная грусть. Нет, хладнокровно и спокойно наблюдать картины бесшабашного разгула, с бледной улыбкой отмахиваться от назойливых женщин и от пестрого серпантина, которым вас норовят опутать враги одиночества, — вот какое удовольствие выбрал я себе на этот вечер и не намерен был допустить, чтобы столь редко выпадающие нам минуты созерцания испортила жалкая тоска по женщине, которую я не могу найти.

Исполненный столь добрых намерений, я встал со скамьи и, пробравшись среди танцующих, пошел по улице Дофин. Меня тянуло к реке. У реки народу было еще больше, голоса, как летучие мыши, метались в густо настоенном вечернем воздухе. Меня охватило чувство ожидания. Ноги сами несли меня, независимо от моей воли. Я шел к Новому мосту. Еще не стемнело, но уже горели прожекторы. Башня Сен-Жак отливала золотом, как на гобелене, тонкий палец Сент-Шапель таинственно возникал из крыш Дворца Правосудия, и на ней было отчетливо видно каждое острие, каждый цветок. Высоко в воздухе повис нахальный луч Эйфелевой башни. В поплавке «Любезник» кричали, смеялись, бросали что-то в воду. Я отвернулся. Мне нужно было увидеть Нотр-Дам. Я пересек площадь Дофин и снова ступил на берег у моста Сен-Мишель. Мне хотелось посмотреть, как выглядит моя любимица из-за реки. Выбравшись из сутолоки, я прилип к стене и загляделся на жемчужные башни, за которыми уже скапливалась тьма. Любопытный эффект — эта церковь так изумительно красива, что не кажется большой. Так бывает и с женщинами. Я приближался, пока не увидел под ней отраженную в гладкой воде вторую, дьявольскую, непрестанно подрагивающую Нотр-Дам, словно череп в зеркале, где должна отражаться голова. Тихо-тихо освещенное отражение набухало и дробилось, поглощенное собственным ритмом, невзирая на толпы, что стремились теперь в обе стороны по всем мостам.