Ричард Олдингтон: Не в своем уме

Они поженились, и первое время она старалась делать вид, что счастлива. Детей у них не было. Физическая близость с мужем внушала ей едва ли не отвращение, а он со свойственной таким мужчинам толстокожестью считал, что так и должно быть, что в этом – ее чистота. Вероятно, преодолевая ее холодность, навязывая ей себя вопреки всем ее чувствам, он удовлетворял свои бессознательные садистские инстинкты. Для нее супружеская жизнь не существовала. Она была покорна и старалась выполнять свой долг жены заведующего пансионом; но, видимо, ей плохо это удавалось, так как знакомые только покачивали головами, жалея «бедного мистера Констебла», у которого такая молодая и такая «невозможная» жена.

Поначалу ее забавляли званые обеды, чаепития и тому подобные светские развлечения в Карчестере; потом она стала скучать, в особенности когда заметила, что ее искренние попытки завязать дружбу с людьми наталкивались в конце концов на благопристойную холодность. И все-таки неплохо было иметь под рукой книги Артура и покупать новые платья, вместо того чтобы без конца перешивать старые. Довольно часто они ездили в Лондон, и Эвелин наслаждалась театрами и картинными галереями.

Но за какие-нибудь полгода все это потеряло прелесть новизны, и она стала чувствовать себя глубоко несчастной, сама не зная отчего. Навязанный ей образ жизни делался для нее все непереносимее. И к удивлению своему она заметила, что склонна постоянно вступать с Артуром в перебранки из-за всяких пустяков, не имевших для нее в сущности никакого значения. Эти перебранки были просто-напросто выражением внутреннего несоответствия их натур, но сама она этого не сознавала. Все, что она делала, не нравилось Артуру. Ее внезапные порывы раздражали его, а вспышки веселости и увлечения – просто злили. Он старался держать ее в руках, точно имел дело не с женой, а с целым классом мальчишек, ее же обижала такая начальственность. Временами ее охватывало горькое раскаяние, она казнилась, упрекала себя и решалась стать хорошей женой. Но, увы, результаты этих попыток внушали ей все большее отвращение, – иной раз ее едва не тошнило, когда перед сном он несколько раз подряд целовал ее в губы, вместо того чтобы, как обычно, вежливо пожелать спокойной ночи.

Через полтора года после свадьбы она была несчастна и безразлична ко всему, то и дело бралась за какое-нибудь бесполезное занятие, чтобы хоть как-то убить тоску. Все эти попытки «чем-нибудь заняться» заполняли пустоту ее жизни лишь назойливым гулом суеты. Она пыталась искать сочувствия у матери, но получила мягкую, хотя и решительную отповедь. И в утешение ей оставалось только раз в месяц выплакаться вволю, после чего ей на два-три дня становилось легче.

Эвелин исполнилось двадцать шесть лет, и она уже почти четыре года была замужем, когда встретила Крэнтона. Это произошло на одном из еженедельных чаепитий, какие устраивались учителями и их семьями во время учебного года. Сначала они доставляли ей некоторое развлечение, а потом стали наводить тоску – вечно одни и те же лица, те же печенья и бутерброды, те же разговоры.

Открылась дверь, и Эвелин увидела молодого человека – у него был прямой нос, мягкое выражение рта, встрепанные темные волосы. Обернувшись через плечо, он улыбался шедшему позади приземистому чудаковатому толстячку – учителю математики. Эвелин показалось, будто в комнату вошло что-то гордое, опасное, но бесконечно милое и веселое – словно вестник богов явился хору дряхлых фиванских старцев. Он, как видно, изо всех сил старался вести себя благопристойно, но все-таки отпустил несколько замечаний, которые рассмешили Эвелин и шокировали всех остальных. Она поймала себя на том, что слушает только его одного, а когда он ушел, ей стало грустно. Ей понравилось твердое пожатие его руки при прощании и дружелюбие, с которым он поглядел ей прямо в глаза. Неизвестно почему, она слегка покраснела»

– Кто этот мистер Крэнтон? – спросила она мужа, когда все разошлись.

Он нахмурился.

– Да так, временно будет работать учителем рисования. Его порекомендовал директору какой-то лондонский знакомый. Не понимаю, как он мог его взять.

– Отчего же? Он, по-моему, очень милый и славный.

– Ну еще бы, мнит себя, конечно, покорителем дамских сердец. А вот как нам следует отнестись к его взглядам и правилам, это еще вопрос. Питерсон рассказывал, что у него на стенах развешаны рисунки и фотографии положительно непристойные, а его собственные картины ничтожны, просто ничтожны. Этакая мазня в духе импрессионизма, только еще хуже. И как это людям вообще может нравиться такая чушь…