Марсель Пруст - По направлению к Свану

— Я буквально от всех слышу про германтское остроумие и не могу понять, что это значит. Стало быть, вам известно еще чье-то остроумие? — Тут принцесса рассмеялась смехом, брызжущим весельем, все черты ее лица уловила, накрыла сеть оживления, а в глазах вспыхнул, загорелся солнечно-яркий блеск радости, какою они могли засиять только от слов, хотя бы сказанных ею самой, но восхвалявших ее остроумие или же ее красоту. — А, вон Сван здоровается с вашей Говожо; вон он… около тетушки Сент-Эверт, видите? Попросите его, чтоб он вас познакомил. Только скорее, а то он собирается уходить!

— Вы обратили внимание, как скверно он выглядит? — спросил генерал.

— Милый Шарль! Наконец-то он идет ко мне, — я уж думала, он не хочет меня видеть!

Сван очень любил принцессу де Лом; к тому же она напоминала ему Германт — именье около Комбре, — весь этот край, который он так любил и куда он не ездил, чтобы не выпускать из виду Одетту. Он знал, что полуартистичеекая, полусветская манера держать себя, которую он вновь невольно усваивал, как только погружался в прежнюю свою среду, нравится принцессе, и сейчас, беседуя с ней, он держал себя именно так, а кроме того, он действительно испытывал потребность излить тоску по природе.

— Ах! И очаровательная принцесса здесь! — воскликнул он так громко, чтоб его слышала не только маркиза де Сент-Эверт, к которой он обращался, но и принцесса де Лом, для которой он это говорил. — Вы подумайте: она нарочно приехала из Германта, чтобы послушать листовского «Святого Франциска Асизского», и успела только, подобно милой синичке, клюнуть несколько ягодок шиповника и боярышника и украсить ими свою головку; на ней еще блестят капельки росы и снежинки — воображаю, как там мерзнет герцогиня. Прелестно, дорогая принцесса!

— Как! Принцесса нарочно приехала из Германта? Ну, это уже слишком большая жертва! Я не знала, я смущена! — простодушно воскликнула маркиза де Сент-Эверт, не привыкшая к свановской манере выражаться. — Да, правда, похоже… — рассматривая прическу гостьи, продолжала она. — Пожалуй, только не на каштаны, нет… Отличная мысль! Но каким образом принцесса узнала мою программу? Музыканты даже мне ничего не сказали.

Сван, привыкший говорить тонкие вещи, непонятные большинству светских людей, женщине, с которой он непременно бывал изысканно любезен, не счел нужным объяснять маркизе де Сент-Эверт, что речь его носит метафорический характер. А принцесса залилась смехом: в ее кружке остроумие Свана ценилось высоко, а кроме того, она полагала, что всякий обращенный к ней комплимент должен отличаться наивысшим изяществом и вызывать неудержимый смех.

— Ну что ж, я очень рада, Шарль, что мои ягодки боярышника вам нравятся. А почему вы здороваетесь с Говожо? Разве вы и ее сосед по именью?

Маркиза де Сент-Эверт, убедившись, что принцессе доставляет удовольствие болтать со Сваном, оставила их вдвоем.

— Но ведь и вы ее соседка, принцесса.

— Я? Выходит, у них всюду именья! Я им завидую!

— Нет, вы соседка не Говожо, а ее родственников; ее девичья фамилия — Легранден, она часто приезжала в Комбре. Вам известно, что вы — графиня Комбрейская и что капитул обязан платить вам оброк?

— Не знаю, что мне должен платить капитул, — я знаю, что мне самой приходится ежегодно выкладывать сто франков в пользу священника, и особого удовольствия это мне не доставляет. Странная, однако, фамилия — Говожо. Она обрывается там, где нужно, но все-таки получается некрасиво! — со смехом добавила она.

— Начинается она не лучше, — заметил Сван.

— А ведь и правда: это же двойное сокращение!..

— Кто-то очень сердитый и чрезвычайно благовоспитанный не решился оставить все первое слово.

— И все-таки не удержался и начал второе; уж лучше бы он оставил целиком первое — и дело с концом. Мы с вами очень мило шутим, дорогой Шарль, но как я горюю, что совсем вас не вижу! — ласковым тоном продолжала принцесса. — Я так люблю беседовать с вами! Ведь какому-нибудь идиоту Фробервилю я бы даже не могла объяснить, почему Говожо — фамилия странная. Жизнь ужасна, согласитесь! Мне не бывает скучно только с вами.

Разумеется, принцесса говорила неправду. Но Сван и принцесса одинаково смотрели на мелочи жизни, и следствием этого, — если не причиной, — являлось большое сходство в их манере выражаться и даже в произношении. Это сходство не поражало только потому, что у них были совсем разные голоса. Но стоило мысленно отделить от слов Свана их звуковой покров, забыть о том, что звук проходит у него сквозь усы, и оказывалось, что из его слов составлялись те же самые фразы и обороты и с теми же интонациями, какие можно было услышать в кружке Германтов. В важных вопросах Сван и принцесса решительно расходились. Но когда Сван загрустил и никак не мог унять дрожь, которую ощущает человек перед тем как расплакаться, ему все время хотелось говорить о своем горе, как убийце хочется говорить о своем преступлении. Услышав признание принцессы, что жизнь ужасна, он был так растроган, словно принцесса заговорила с ним об Одетте.