Альберто Моравиа - Конформист

Квадри, к которому, казалось, были обращены эти слова, спокойно ответил:

— Вы правы, синьора.

Марчелло опустил глаза. Лина, выждав какое-то время, словно случайно спросила:

— Что вы делаете завтра?

Едем в Версаль, — ответил Марчелло, снимая носовым платком с губ остатки помады Джулии.

Я поеду вместе с вами, — поспешно сказала Лина, — мы можем выехать утром и там пообедать. Помогу мужу сложить чемоданы, а потом заеду за вами.

— Прекрасно, — отозвался Марчелло.

Лина добавила, извиняясь:

Я бы хотела отвезти вас на машине… но муж берет ее с собой: нам придется ехать на поезде, это даже веселее.

Квадри, казалось, не сльштал: он расплачивался по счету, вынимая характерным для горбуна жестом сложенные вчетверо банкноты из кармана полосатых брюк. Марчелло протянул было ему деньги, но Квадри отвел его руку, говоря:

— Долг платежом красен… рассчитаемся в Италии.

Джулия сказала вдруг пьяным и очень громким голосом:

Ладно, в Савойе будем все вместе… но в Версаль я хочу поехать одна, с мужем. Спасибо, — с иронией бросила Лина, вставал из-за стола, — это, по крайней мере, откровенный разговор.

Не обижайтесь, — смущенно начал Марчелло, — это шампанское…

Нет, это моя любовь к тебе, глупенький! — выкрикнула Джулия. Смеясь, она направилась с профессором к двери. Марчелло услышал, как она добавила: — Вам кажется несправедливым, что во время свадебного путешествия я хочу побыть наедине с моим мужем?

Нет, дорогая, — мягко ответил Квадри, — это совершенно справедливо.

Лина тем временем прокомментировала хмуро:

Как же я об этом не подумала, вот дурочка… Ведь поездка в Версаль обязательна для молодоженов.

В дверях Марчелло пропустил Квадри вперед. Выходя, он снова услышал, как били часы: было десять.

Когда они вышли на улицу, профессор сел за руль автомобиля, оставив дверцу открытой.

Ваш муж может сесть впереди, рядом с моим, — сказала Лина Джулии, — а вы сядете сзади, со мной.

Но Джулия ответила насмешливо, пьяным голосом:

Почему? Лично я предпочитаю переднее сиденье, — и решительно устроилась рядом с Квадри. Так Марчелло и Лина оказались рядом, на заднем сиденье.

Марчелло решил поймать женщину на слове и повести себя так, словно на самом деле верил, что она его любит. В этом решении было не только желание отомстить, была и последняя надежда: словно после всего, наперекор очевидности, он невольно по-прежнему питал иллюзии относительно чувств Лины. Машина тронулась с места, потом затормозила в темноте, прежде чем свернуть на соседнюю улицу. Тогда, воспользовавшись темнотой, Марчелло взял руку Лины, которую она держала на коленях, и отвел ее на сиденье, между ними. От его прикосновения она обернулась в порыве гнева, который, однако, тут же сменился фальшивым, умоляюще предостерегающим жестом сообщницы. Машина проезжала одну за другой улочки Латинского квартала, а Марчелло сжимал руку Лины. Он чувствовал, как она напряжена, как не только мускулами, но и кожей отвергает его ласки, и в том, как беспомощно Лина перебирала пальцами, чувствовались отвращение, возмущение, гнев. На повороте машину занесло, и они упали друг на друга. Тогда Марчелло взял Лину за шею, как это делают с кошкой, которая изворачивается и может поцарапать, и, повернув ее голову, поцеловал в губы. Поначалу она попыталась высвободиться, но Марчелло с силой сжимал ее худую стриженую мальчишескую шею, и тогда Лина, тихо застонав от боли, перестала сопротивляться и позволила поцеловать себя, но, как ясно ощутил Марчелло, скривила губы в гримасе отвращения и с силой вонзила острые ногти ему в ладонь: жест внешне сладострастный, но Марчелло знал, что на самом деле он вызван переполнявшими ее отвращением и неприязнью. Он затянул поцелуй как можно дольше, глядя то ей в глаза, нетерпеливо сверкавшие ненавистью и омерзением, то вперед, на две черные неподвижные головы Джулии и Квадри. Огни шедшей навстречу машины ярко осветили ветровое стекло; Марчелло отпрянул от Лины и откинулся на сиденье. Краешком глаза он увидел, что она тоже упала на подушки, а потом, медленно поднеся платок ко рту, стала вытирать его задумчиво и брезгливо. Увидев, с какой тщательностью и каким отвращением она вытирает губы, которые, если верить ее словам, должны были бы трепетать и жадно ловить поцелуи, он испытал отчаяние и страшную, глухую боль.

"Люби меня, — хотелось ему крикнуть, — люби меня… Бога ради!" — потому что Марчелло вдруг показалось, что от этого зависит теперь не только его собственная, но и ее жизнь. Словно заразившись от нее неистребимой неприязнью, он подумал, что ее смерть доставила бы ему больше наслаждения, чем ее любовь. Потом во внезапном благородном душевном порыве он раскаялся в своих мыслях и подумал: "Слава богу, ее не будет в Савойе, когда туда отправится Орландо с подручными… Слава богу!" — и понял, что в какой-то момент ему на самом деле захотелось, чтобы она умерла вместе с мужем, той же смертью и при тех же обстоятельствах.