Переход от цветов и растений к животным был незаметен, как и в самой природе. Марчелло не мог бы сказать, когда обнаружил, что удовольствие, которое он получает, расправляясь с цветами и растениями, становится сильнее и глубже, если те же мучения он причиняет животным. Возможно, на это его натолкнула случайность, когда удар прута вместо того, чтобы изуродовать кустарник, пришелся по спине задремавшей на ветке ящерицы, а может, скука и пресыщенность привели к тому, что он стал искать новых жертв для удовлетворения своей не осознанной еще жестокости. Как бы там ни было, однажды днем, когда в доме было тихо и все спали, Марчелло вдруг охватили угрызения совести и стыд из-за учиненного им избиения ящериц. Ему удалось отыскать пять или шесть ящериц, прятавшихся не то на ветках деревьев, не то на каменной изгороди. Он сразил их одним ударом в тот момент, когда они, обеспокоенные его молчаливым присутствием, собирались юркнуть в убежище. Как это случилось, объяснить он не мог, точнее, предпочитал не вспоминать, но все было кончено, только тусклое солнце пылало над окровавленными, испачканными в пыли тельцами мертвых ящериц. Он стоял у гравиевой дорожки, на которой лежали рептилии, сжав прут в руке, и продолжал ощущать во всем теле охватившее его во время убийства возбуждение, но оно уже не горячило, как прежде, а отзывалось сожалением и стыдом. Он сознавал также, что к обычному упоению властью и жестокостью на сей раз примешивалось особое смятение, необъяснимо-новое, ощущавшееся физически и внушавшее ему странное чувство страха. Словно он открыл в своем характере что-то совершенно ненормальное, чего следовало стыдиться и скрывать от других, не то он мог навсегда лишиться общества своих сверстников. Не было сомнений в том, что он не такой, как все мальчики его возраста, которые ни в одиночку, ни вместе не предавались подобным занятиям. К тому же он отличался от них бесповоротно. Ящерицы были мертвы, и их смерть, вызванная его жестоким, безумным поступком, была непоправима. И этим поступком был он сам, подобно тому, как в прошлом отождествлял себя с поступками совершенно нормальными и невинными.
В тот день, чтобы удостовериться в своем новом, таком болезненном открытии, Марчелло решил сравнить себя со своим маленьким другом Роберто, жившим на небольшой вилле по соседству. Ближе к вечеру, закончив уроки, Роберто обычно спускался в сад, и до ужина, по обоюдному согласию семей, мальчики играли вместе то в саду у Роберто, то у Марчелло. В течение всего длинного безмолвного дня Марчелло, растянувшись у себя в комнате на постели, с нетерпением ждал этого момента. Родители куда-то ушли, дома была только кухарка, время от времени он слышал, как она потихоньку напевает в кухне на первом этаже. Обычно днем Марчелло занимался или играл в своей комнате. Но в тот день ни занятия, ни игры не привлекали его. Он был не в состоянии что-либо делать и вместе с тем бесился от собственного безделья. Его парализовывали и одновременно лишали терпения ужас от сделанного им открытия и надежда, что этот ужас рассеется при встрече с Роберто. Если Роберто скажет ему, что тоже убивал ящериц, что ему нравится их убивать и он не видит в этом ничего дурного, всякое ощущение ненормальности пройдет, и Марчелло будет относиться к гибели ящериц равнодушно, как к ничего не значащему происшествию, не имеющему последствий. Он не знал, отчего придавал такое значение суждению Роберто. Втайне он надеялся, что если и Роберто проделывал то же самое, точно так же, испытывая те же чувства, значит, так поступают все, а то, что делают все, — нормально, то есть хорошо. Эти размышления, впрочем, проносились в голове Марчелло не в виде четких, ясных мыслей, а смутных ощущений и импульсов. Но в одном он был уверен: от ответа Роберто зависел его душевный покой.
Со страхом и надеждой Марчелло нетерпеливо ждал наступления сумерек. Он уже почти заснул, когда из сада до него донесся долгий переливчатый свист: это был условный сигнал, которым Роберто извещал его о своем приходе. Марчелло встал с постели и, не зажигая света, в полусумраке заката, вышел из комнаты, спустился по лестнице и очутился в саду.
В приглушенном свете летних сумерек деревья казались неподвижными и насупившимися. Под ветвями сгущалась почти ночная тень. Аромат цветов, запах пыли, испарения, исходившие от разогретой солнцем земли, застыли в неподвижном плотном воздухе. Ограда, разделявшая сады Марчелло и Роберто, совершенно утонула в густой зелени гигантского плюща, словно образовавшего стену из наложенных друг на друга листьев. Марчелло пошел прямо в угол сада, где плющ и тень были особенно густы, взобрался на большой камень и решительным жестом сдвинул вьющуюся массу. Это он придумал своеобразное окошко в зелени плюща, которым пользовались во время игр, полных тайн и приключений. Убрав плющ, Марчелло увидел прутья решетки, а между ними белокурые волосы и тонкое бледное лицо Роберто. Марчелло приподнялся на камне на цыпочки и спросил:
Читать дальше