Альберто Моравиа - Конформист

Он сразу сказал:

— Это правда.

И тут же понял, что Джулия до последней минуты надеялась, что он скажет "нет". И действительно, после его слов, как по сигналу, она бросилась на стол, уткнув лицо в руки, и зарыдала. Марчелло встал, подошел к ней, не нагибаясь, положил руку ей на голову и сказал:

Если хочешь, завтра мы расстанемся. Я провожу тебя с девочкой в Тальякоццо, а потом уеду, и больше ты меня не увидишь. Хочешь, сделаем так?

Джулия тут же перестала плакать, словно не поверила собственным ушам. Потом из сгиба руки, где она прятала лицо, до него донесся ее печальный и удивленный голос:

— Что ты такое говоришь? Расстаться? Дело не в этом. Я так боюсь за тебя. Что они теперь с тобой сделают?

Значит, подумал он, Джулия испытывала не отвращение к нему, не угрызения совести из-за смерти Квадри и Лины, а только страх за него, за его жизнь, за его будущее. Эта бесчувственность, усиленная любовью, произвела на него странное впечатление, словно, поднимаясь в темноте по лестнице, он поднял ногу в поисках ступеньки, а попал в пустоту и оказался на площадке. На самом-то деле он ждал и даже надеялся встретить отвращение и суровое осуждение. А вместо этого нашел только слепую, всепрощающую любовь. Он сказал с некоторым нетерпением:

— Ничего они со мной не сделают. Улик нет. И потом, я только выполнял приказ.

Он поколебался немного, испытывая стыд и вместе с тем отвращение к банальностям, но затем с усилием произнес:

— Я только выполнил свой долг как солдат.

Джулия тут же ухватилась за эту избитую фразу, которая не смогла успокоить даже агента Орландо.

— Да, я тоже так думала, — сказала она, поднимая голову, схватив его за руку и судорожно ее целуя, — и я все время говорила себе: в сущности, Марчелло — только солдат. Солдаты тоже убивают, потому что им приказывают. Он не виноват, что его заставили сделать некоторые вещи. Но ты не думаешь, что тебя могут схватить?.. Я уверена, что те, кто отдавал тебе приказы, удерут… а ты, хотя здесь и ни при чем и только выполнял свой долг, — поплатишься.

Она перевернула его руку и с той же страстью стала целовать теперь ладонь.

Успокойся, — сказал Марчелло, лаская ее, — у них сейчас хватает других дел, они не станут искать меня.

Но люди такие злые. Достаточно, чтобы кто-то один пожелал тебе зла. Они донесут на тебя. И потом, всегда так получается: воротилы, те, кто командует и наживает миллионы, уносят ноги, а мелкая сошка вроде тебя, те, кто выполнял свой долг и не скопил ни гроша, будут расплачиваться… ах, Марчелло, я так боюсь!

— Не бойся, все уладится.

— Ах, я знаю, что не уладится, и я чувствую… и потом, я так устала.

Джулия говорила теперь, прижавшись лицом к его руке, но больше не целовала ее.

После того, как у нас появилась Лучилла, я хоть и знала, чем ты занимаешься, думала, что теперь у меня все в порядке: у меня есть дочь, муж, которого я люблю, у меня есть дом, семья, я счастлива, по-настоящему счастлива… впервые в жизни я была счастлива, мне это казалось невероятным… я просто не могла в это поверить… и все время боялась, что все вдруг кончится и счастье мое не продлится… и в самом деле, оно было недолгим, теперь мы вынуждены бежать… ты потеряешь работу, и неизвестно, что они с тобой сделают… и нашей бедняжке будет хуже, чем если бы она была сиротой… и все придется начинать сначала… а может быть, будет невозможно начать сначала, и наша семья будет разрушена.

Она снова зарыдала и уткнулась лицом в руку.

Марчелло вдруг вспомнил о мелькнувшем у него в сознании образе: божественный жезл, безжалостно поразивший всю его семью — его, виновного, невинных жену и дочь, и мысленно вздрогнул. Кто-то постучал в дверь, и он крикнул служанке, что они уже поели и она им больше не нужна. Затем, наклонившись к Джулии, ласково сказал:

Прошу тебя, больше не плачь и успокойся. Наша семья не будет разрушена. Мы уедем в Америку, в Аргентину, и начнем новую жизнь. У нас и там будет дом, там буду я, будет Лучилла… верь мне, увидишь, что все встанет на свое место.

Джулия подняла к нему залитое слезами лицо и спросила с внезапной надеждой:

— Мы поедем в Аргентину… но когда?

— Как только будет можно… как только война действительно кончится.

— А пока?

А пока уедем из Рима и обоснуемся в Тальякоццо. Там нас никто не будет искать. Увидишь, все будет хорошо.

Джулию, казалось, ободрили эти слова, но особенно, подумал Марчелло, увидев, как она встает и сморкается, твердый тон, которым они были произнесены.