Эрнст Юнгер - Рискующее сердце

Неизбежно, однако, приходить в смущение, когда нужно описать дьявола, ибо бывают вещи, которые видишь очень отчетливо, но о которых мало что можно сказать. Тем не менее я попытаюсь: некоторыми возможностями созерцания я обязан изучению дурманящих веществ, чему я посвятил первое страшное время после войны. Полагаю, что мне с известной степенью систематики удалось тогда исследовать всеобщую в Германии, глубоко обоснованную потребность броситься из реальности в кипящий котел дурмана.

Затронуть следует здесь то обстоятельство, что ввоз дурманящих средств заключает в себе нечто крайне таинственное. Как физическое тело оказывается внутри культуры перед необходимостью открыть чужие житницы, так духовное стремится к наслаждению многообразными успокаивающими и возбуждающими эссенциями, накапливавшими более жаркое солнце в растениях дальних стран. Ведь сами растения принадлежат к молчаливейшим, таинственнейшим явлениям в мире — они, на чье существование опирается вся жизнь, разве они не прообраз жизни вообще? Они возникают непосредственно из творящей силы, и неудивительно, что их соки с родственной готовностью вбирают в себя также и злое. Многие из них заключают в себе участок первобытного райского леса. Жажда дурмана — стремление сочетаться временным браком со злом, чтобы извлечь из него силы для расцветания, для большего отключения, для новых пространств духовной жизни, и растение играет здесь роль сводни. В удовольствии от яблока, которое почитали офиты, совершается первое грехопадение, первый шаг в глубинное познание мира; поэтому логично, когда в стране, где жизнь для человека культуры наименее возможна, в Северной Америке, запрещено употребление вина, что должно было бы относиться и к табаку. Где правят довольство и полезность, где деньги — лучший Божий дар и где они есть, там, конечно, заклинать голос демонов — преступление, сбивающее с пути истинного, ведущего через большие поля пшеницы. Там человек, подобный Эдгару По {79}, играет роль дурного субъекта.

Но там, где царит недовольство, где грозит опасность, там нельзя ограничиться тем, что хоть на пядь отклоняешься от пути истинного; там поворачиваются к нему спиной, чтобы идти дальше по тайным тропинкам жизни. Но во время болезни, или когда терпят поражение, яды превращаются в медикамент, и, если не принадлежишь к одной из шарлатанских сект, наполняющих страну невыносимым криком, испытываешь чувство восхищения перед подобным процессом. Нужда придает жизни глубину, она — мать необходимости, и когда перед жизнью возникает плотина, все струйки начинают действовать, чтобы преодолеть ее. Когда жизнь вступает в борьбу, она раскрывается во всем единстве своих диковинных резервов, а перед препятствиями она начинает накаляться в тысяче точек, — температура ее повышается ради способности к более интенсивной работе. Когда вовлекаешься в подобный маневр, следует быть благодарным, оставляя дома нормальные измерения.

Так я, в 1918 году усвоив новое понятие динамического человека с динамическими измерениями, которых он требует, в первые годы после войны по-настоящему приобрел повод упражняться в том, чтобы видеть по-новому. Этот повод я считаю рубежом, разделяющим два поколения, более важным, чем сама война, ибо если во время войны девятнадцатое столетие сгорело в пламени двадцатого, для этого надо бы нащупать горючие вещества, которые вполне принадлежали бы самому этому времени.

Внутренняя нервозность, разразившаяся тогда, напоминает пчелиный рой, как он выглядит после вылета, образуя трепещущую золотисто-коричневую гроздь, в крайнем беспокойстве нетерпеливого ожидания цепляющуюся за какой-нибудь случайный опорный пункт, пока отосланные разведчики продолжают свой поиск. На Германию не только распространили идеи всех времен и стран, им даже частично придали вооруженные подкрепления. Стиль доказательств заострился и углубился; начинают понимать, что типографская краска и порох друг друга стоят. Врожденное призвание ландскнехтов ушло внутрь и разыгрывает конфликты всего мира в собственном доме, как алхимик, бросающий в свою реторту все земные вещества и надеющийся извлечь оттуда камень. Происходит мучительная выбраковка и мобилизация ценностей, подобно тому как в осажденной крепости производится учет всех вещей, из которых при определенных обстоятельствах можно приготовить съестное. Чтение биржевого листка, выпускаемого книготорговцами, вот уже несколько лет производит устрашающее впечатление; так было однажды, когда в Боцене ко мне в купе подсел некий тип и повел себя, как странствующий фигляр XV века, выдавая предписания Зенд-Авесты {80}за единственные, которыми действительно стоит руководствоваться, и я понял, что граница близка.