Эрнст Юнгер - Рискующее сердце

В этой связи своя сложная проблематика и у приглашения к накрытому столу. Аромат пряностей, фруктов и фруктовых соков вызывает вполне определенные вкусовые ощущения, а букет рейнских вин иногда меняется в зависимости от цвета. Поразительно, как вкус распространяется на сферу осязания, заходя при этом так далеко, что удовольствие от многих кушаний вызывается исключительно их ощутимостью, так что сам вкус подчас перестает преобладать.

Вряд ли можно считать делом случая, когда такое часто бывает свойственно как раз гастрономическим изыскам. Примеров предостаточно, например игра шампанского, выделяющая его среди других вин. Отсюда же спор: что, собственно, придает вкус устрице? Спор этот беспредметен, если не учитывать, как ощущается устрица во рту. И чтобы оценить вкусовые качества устрицы, требуется известная степень фантазии. Нужно выходить за пределы вкуса, который благодарно откликается, когда ему способствует капелька лимонного сока.

В «Гастрософии» барона Ферста можно прочитать, что особо пикантные вкусности образуются там, где граничат различные природные царства. При этом нельзя отрицать, что речь идет почти всегда о крайних причудах, о вещах, которые вряд ли можно отнести к съестному, и они мало что говорят обычному вкусу, тому, что Стендаль {59}называл «l’amour physique». [27]

Изысканная, потаенная услада, исходящая от них, аранжирована, скорее, соприкосновениями, порою почти совершенно замещающими вкус, и не этим ли объясняется то обстоятельство, что упоительное застолье слывет низменным в иерархии наслаждений? Но не осязание ли первенствует среди остальных чувств, познающих мир и сводящихся в конце концов к тому же осязанию? Так же, как, отбрасывая понятия, мы снова и снова предпочитаем присматриваться , не доверяя различным ощущениям, мы пытаемся изведать предметы на ощупь. Потому мы так любим трогать редкостное или драгоценное кончиками пальцев, как будто мы доверяем только им, — жест безыскусный и рафинированнейший. И гастрософия — рафинированное варварство, вот чем она услаждает нас.

Кстати, приходится пожалеть, что мы не располагаем до сих пор истинной гастрософией. Ферст и Брилла-Саварен ограничиваются тем, что описывают ряд яств, приправляя их соусами своего остроумия; в конце концов, и поваренная книга пишется таким образом. Что если бы физик, подготавливая книгу по оптике, начинал с перечня всего, что доступно зрению? Исходить следовало бы не из тех способов, которыми можно вызвать наслаждения, пусть будут первичны сами наслаждения. Существенны лишь особенности народа и человека, проявляющиеся в поваренных навыках и в застольях. Лично я приветствовал бы сочетание стоического и эпикурейского в образе жизни, государство, чьи граждане отказываются баловать свое нёбо и в то же время культивируют некий цех разборчивейших едоков на жалованье, поскольку каждый надел заслуживает возделывания, даже если он находится на луне; пусть некто довольствуется спартанской похлебкой и упивается великолепием огромных витрин.

Возвращаясь к стереоскопии: она берет свое, заключая вещь во внутренние щипцы. Точность щипцов определяется тем, что при этом задействовано одно двоящееся или троящееся чувство. Подлинный язык, язык поэта, держится словами и образами, взятыми в такие щипцы, словами, завоевывающими слух, как будто излучающими таинственное сияние, струящими цветовую музыку. Сокровенная гармония вещей обнаруживается в звучании, истоки которого означил Ангелус Силезиус:

Духовная стереоскопия также извлекает единство из внутреннего расхождения.

Так, осмысленная сила захватывает, быть может, как раз противоречиями, на которые она дерзает. Здесь ею устанавливаются две точки, позволяющие, пользуясь артиллерийским жаргоном, с большой точностью взять на прицел замаскированную огневую позицию.

Тоньше всего дух проявляет свою направленность в блужданиях, подобно тому как ритм сердцебиения сказывается в сбоях.

Рукоделие не так совершенно, как промышленное изделие; напротив, оно менее отделано. Но именно в этом его особая привлекательность. Потому так восхитительны промахи в ручном плетении персидского ковра, неподражаемые для автоматического ткацкого станка, и как раз в наше время мы наблюдаем, как примечательное явление магического реализма в живописи улавливает специфическую точность, присущую миру машин, что не дано самой машине. Ничего удивительного — разве точность как идея не точнее фактической точности?