Робертсон Дэвис: Пятый персонаж

– Он милый, добрейший человек, – сказала она в коридоре, – только до чего же ему нравится нас поддразнивать. Если вы хотите его побаловать, принесите в следующий раз этого особого венского шоколада, а то он говорит, что больничная диета ему обрыдла. А желудок у него просто чудо. Хотела бы я иметь такой желудок, а ведь падре ужас какой старый, мне и половины его возраста нет.

На следующий день я пришел в больницу тяжко нагруженный; большую часть принесенного шоколада я передал сестрам для постепенного скармливания падре Бласону, мне совсем не улыбалось, чтобы он объелся до смерти, да еще прямо у меня на глазах. Я вручил ему одну-единственную коробку, по-венски щеголеватую, с маленькими щипчиками, чтобы брать нужную шоколадку.

– Ага, – заговорщически прошептал он, – святой Данстан со своими щипцами! Говорите потише, святой Данстан, а то все остальные тоже захотят моего шоколада, а он может испортить им пищеварение. О безгрешная душа! Неужели нельзя было пронести мимо этих монашек бутылку достойного вина? Они покупают где-то самую дешевую отраву, да и той выдают по наперстку и только по праздникам, а праздников у них раз, два и обчелся… Так вот, я тут думал про вашу малоумную святую и пришел к следующему заключению: болландисты такую бы в жизнь не признали, но личность она, по всей видимости, была необыкновенная, беззаветно любила Господа и во всем на Него уповала. Что же касается чудес, мы с вами слишком глубоко занимались ими, чтобы утверждать что-нибудь категорически; вы в них верите, эта вера наполнила вашу жизнь красотой и добром, а излишнее теоретизирование тут просто не имеет смысла. Гораздо важнее то, что вся ее жизнь была подвигом; судьба относилась к ней совершенно немилосердно, но она старалась делать все, что возможно, и держалась до последнего, пока сумасшествие ее не пересилило. Героизм в божьем деле – вот что, Рамзес, отличает святого, а не всякие там фокусы. А потому, как мне кажется, вы не сделаете ничего плохого, а только хорошее, если на День Всех Святых помянете в молитвах и Мэри Демпстер. По вашему собственному признанию, то, что ее постигла судьба, которая вполне могла стать вашей, позволило вам получить от жизни много хорошего. Правда, у мальчишек головы крепкие, да вы и сами это прекрасно знаете, вы же учитель. Вполне возможно, что все ограничилось бы здоровой шишкой, тут вам никто ничего в точности не скажет. Но как бы там ни было, ваша малоумная святая озарила всю вашу жизнь, такое мало кому выпадает.

Затем мы поболтали с падре Бласоном о наших общих брюссельских знакомых, и вдруг он спросил:

– Ну как, встретили вы своего дьявола?

– Да, – сказал я, – я встретил его в Мехико. Он принял образ женщины – несомненной женщины, пусть и крайне уродливой.

– Несомненной?

– Да, уж в этом-то нет и тени сомнения.

– Ну точно, Рамзес, вы меня поражаете. И кто бы мог предположить, что вы такая значительная личность? Да, конечно же, чтобы искушать Антония Великого, дьявол изменил свой пол, но чтобы ради канадского учителя? Вот вам и урок, что в делах духовных нельзя быть снобом. Прав ли я, заключая из вашей уверенности, что в данном случае искушение увенчалось успехом?

– Дьявол показал себя с самой лучшей стороны. По его мнению, небольшой компромисс ничем мне не повредит. Более того, он считает, что знакомство с ним может существенно улучшить мой характер.

– Вполне разумно. Дьявол знает такие закоулки нашей души, относительно которых Сам Христос пребывает в неведении. Если уж на то пошло, Христос узнал о Себе уйму полезного и поучительного, когда пообщался в пустыне с дьяволом, я в этом твердо уверен. Ведь это была беседа брата с братом, люди слишком уж охотно забывают, что Сатана – старший брат Христа, а потому имел в споре с ним некоторые преимущества. В целом мы обращаемся с дьяволом совершенно безобразно, и чем хуже мы с ним обращаемся, тем громче он над нами смеется. Ну так расскажите мне об этой встрече.

Слушая меня, падре Бласон то по-девичьи хихикал в ладошку, то закатывал глаза, так что оставались видны одни белки, то негодующе фыркал; когда я рассказал про Лизл и Прекрасную Фаустину в гримерной, он закрыл лицо ладонями и шаловливо поглядывал между пальцев; это была совершенно артистичная демонстрация клерикальной стыдливости испанского розлива. Но в том месте, где я поймал Лизл у двери и до хруста вывернул ей нос, он начал стучать пятками по кровати и расхохотался так громко, что тут же примчалась встревоженная монашка; не в силах что-нибудь сказать, Бласон замахал на нее руками.