Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

Она тоже на меня поглядывала, с таким видом, словно была и сценаристом, и режиссером, и оператором этого фильма и снялась в роли героини, являясь героиней в жизни, непонимающей, что любит этого красивого гонщика, прикуривающего от газовой зажигалки дорогую сигарету с длинным фильтром. Зажигалку такую – с высоким пламенем – я купил следующим летом в Ленинграде и опалил ею бровь и ресницы. Стать автогонщиком пришло в голову гораздо позже, когда уже поезд ушел.

Теперь вот додумались до секса по телефону. И по телеграфу, по факсу и модему, и видео и книжонки. Великая эротическая революция. А тогда впервые в жизни я видел в кино не братский поцелуй, а что-то такое, что мог сравнить по произведенному на меня впечатлению с операцией профессора Мешалкина на открытом сердце, которую показывали на лекциях в обществе «Знание» в тот же год.

Любовь показана крупно, под микроскопом, и все во мне пылало от азарта и стыда. Многое в жизни бывает впервые. Например, расстрел. Мне казалось, что после этого фильма, как после казни, уже ничего не останется, чем любить.

Французское кино – это всегда красиво – и смерть, и постель, и природа, отретушированная ножницами, лопатой и кистью, и смерть. По яркости картинки на экране напоминали впечатления детства, и оно ответно возопило во мне, чтобы усиленным током крови вытеснить инородное тело иллюзорного мира, который своей яркостью и мощью затмевает и стирает реальную жизнь бедного студента.

Когда мы вышли из зала, как из бани, я никак не мог очнуться от дурмана. Настоящие дома, деревья, лица я находил болезненно, даже загробно бледными после тех, экранных. В носу щекотало, как от зарождающейся простуды.

Много лет спустя я уловил похожую способность меркнуть у реальной жизни, когда спускаешься на лыжах с вершины сопки к подножию. Только что на ледяном ветру под лучами солнца видел обе магаданские бухты, весь город – как на макете и облака, ошарашивающие эффектом твоего присутствия на них, снова морскую воду и льды, острова, похожие на кораблики, сопки, своей заснеженностью и деревьями похожие на небритый куриный бок, опять струи света, пронизывающие насквозь все тело, и странное пульсирующее ощущение у подножия горы, будто бы у тебя что-то высокое безвозвратно отняли…

Не глядя на соседку, чтобы не разочароваться, я нырнул в толпу, и вот еду в автобусе домой, обгоняемый ватагой пожарных машин, и никак не могу отделаться от предчувствия, что еще встречу эту женщину с билетиком, вот только приведу в порядок расстроенные чувства, ведь нас связывает нечто большее, чем простое лицезрение нашумевшего шедевра.

У меня такое неотвязное ощущение, что после всего, что перечувствовал рядом с ней, после колокола сердца и кипения крови я должен, как честный человек, просто обязан на ней жениться. Мысль забавная и нелепая, но, между тем, неотвязная, как банный лист.

Первый и единственный раз в жизни это необычайно сильное и долгое ощущение, что нас повенчало искусство. Потом каждый кадр долго и ярко вспоминался, и песенка из фильма с этим рефреном, который спародировали как пулеметную очередь, тоже вспоминается, и волнует до сих пор.

Мы встретились поздней осенью, когда по ночам замерзали лужи, а в кинотеатре каждый сеанс шел с аншлагом. Я проводил ее в маленький домик у железной дороги, и нам было тепло вдвоем под беспрерывный стук колес, от которого ходили ходуном пол, стены и потолок. Обвал той киношной страсти догнал нас, накатил и накрыл.

Лет двадцать спустя я обзавелся собственным автомобилем и, пока накручивал на колеса первые колымские версты, скорость в сотню километров вызывала у меня ощущение полного освобождения от тела, долгого, минута за минутой, счастья, что жив и что жизнь тонка, и я ее делаю еще тоньше, до снятия кожи, холодок счастья пробегал по спине мелкими муравьями, чего не удавалось испытать с женщиной и лишь немного с алкоголем. Я вновь вспоминал того гонщика из фильма и жалел, что в свое время не стал таким же пожирателем километров, и история вдруг повернулась вниз головой и запахла готовым вспыхнуть бензином.

Четвертая пожарная машина просигналила, перегоняя автобус. Звук показался особенно резким, растревожил, и сердце от режущих нот заболело, как от ржавого зазубренного ножа. Где-то пожар, если так много машин. Где это горит? Там, куда спешат, как на пожар машины, мой дом. Не допустил ли я какую-нибудь оплошность? А дома никого. Плитка! Я оставил дома горящую плитку!