Рабиндранат Тагор - Крушение

Окхой стал на сторону Хемнолини:

— Зачем же у человека выпытывать что-нибудь, когда он не желает объяснить свои поступки. Если бы можно было, Ромеш-бабу сам бы все рассказал.

— Я не желаю выслушивать мнение посторонних по этому поводу. Меня лично ничуть не расстроило то, что произошло, — вспыхнув, проговорила Хемнолини и быстро вышла из комнаты.

Лицо Окхоя потемнело, но он заставил себя улыбнуться.

— Уж так устроен свет, что дружба — самое неблагодарное из занятий. Поэтому-то я вполне сознаю всю ее важность. Вы можете презирать меня или ругать, но я считаю своим долгом заявить, что не верю Ромешу. Я не могу оставаться спокойным, когда вижу, что вам может грозить хоть малейшая неприятность. Сознаюсь, это моя слабость. Завтра приезжает Джоген, и, если он, узнав обо всем, останется спокойным за судьбу своей сестры, я не вымолвлю больше ни слова.

Нельзя сказать, чтобы Оннода-бабу абсолютно не понял, что сейчас настал самый подходящий момент расспросить Окхоя о поведении Ромеша. Но у него было инстинктивное отвращение ко всякому шуму, а шум неизбежно поднимается, когда начинают разоблачать какую-нибудь тайну.

И он гневно обрушился на Окхоя.

— Ты слишком подозрителен, Окхой! Как ты смеешь, не имея никаких доказательств…

Окхой умел владеть собой, но тут даже он не мог дольше сдерживаться и быстро заговорил:

— Послушайте, Оннода-бабу! У меня, конечно, много недостатков: я «завидую» жениху, подозреваю «святого», не обладаю достаточными знаниями, чтобы обучать девушек философии, и не дерзаю беседовать с ними о поэзии, — словом, я человек заурядный. Но я всегда был предан вашей семье и люблю вас всем сердцем. Мне, разумеется, во многом трудно соперничать с Ромешем, но я имею право гордиться тем, что никогда ничего не скрывал от вас. Я могу смиренно просить у вас милостыню, но не способен вломиться в ваш дом и обокрасть вас. Завтра же вы узнаете, что я под этим подразумеваю.

Ночь застала. Ромеша за рассылкой писем. Наконец, он лег в, постель, но сна не было. Мысли текли двумя потоками, — светлым и темным, как воды при слиянии Ганга и Джамуны. Смешиваясь, оба потока гнали сон. Он долго ворочался с боку на бок, потом встал и подошел к окну. Одна сторона пустынного переулка была погружена в тень, вдоль другой — лежала ослепительная дорожка лунного света.

Ромеш стоял неподвижно. Теперь мысли его обратились ко вселенной, с ее невозмутимым покоем и бесконечностью, туда, где нет ни волнений, ни вражды. Ему представлялось, как, выйдя из-за кулис безграничного и молчаливого мира, стройно, будто под ритм неслышной мелодии, непрерывно сменяются в этом мире жизнь и смерть, труд и отдых, начало и конец. В своем воображении он видел, как оттуда, где нет ни дня, ни ночи, во вселенную, залитую светом звезд, вступает любовь мужчины и женщины.

Ромеш медленно поднялся на крышу и стал смотреть на дом Онноды-бабу. Вокруг было тихо. Лунный свет ткал прихотливые узоры на стенах дома, под карнизами, на темных впадинах дверей и окон, на глинобитной изгороди.

Это было изумительно красиво! И здесь, в этом людном городе, в обыкновенном доме, под скромным женским обликом скрывалось удивительнейшее существо!

Много в столице разных людей: студентов и адвокатов, чужестранцев и местных жителей, — но только одному из всех этих простых смертных, ему, Ромешу, позволила судьба молча стоять у окна в золотистом свете осеннего солнца, рядом с этой девушкой. Эта встреча безмерной радостью осветила его жизнь и весь мир, — и это было чудесно! Чудо преобразило его душу и все вокруг.

До глубокой ночи ходил Ромеш взад и вперед по крыше. Узкий серп месяца спрятался за домом на противоположной стороне улицы, и ночная тьма плотнее окутала землю, лишь небо еще светилось в прощальных объятиях лунного света.

Усталое тело Ромеша вздрогнуло от холода. Внезапно какой-то неведомый страх охватил его сердце. Он вспомнил, что завтра снова предстоит ему борьба на жизненной арене.

Ни одной морщины, проведенной заботами, не лежало на челе неба; лунный свет не тускнел от беспокойных стремлений; ночь была безмятежно спокойна, а вселенная, полная вечного движения бесчисленных звездных миров, погружена в долгий сон. Только людским распрям и тревогам нет конца. Счастье и горе, трудности и бедствия непрерывно волнуют человеческое общество. С одной стороны — вечный покой бесконечности, с другой — вечная борьба на земле! И Ромеш, занятый своими невеселыми думами, спрашивал себя, как могут одновременно существовать рядом такие противоположности! Еще совсем недавно любовь представала перед ним выходящей из таинственных глубин вселенной, величественная в своем спокойствии; теперь же он видел ее в окружении реального мира. Труден и усёян терниями ее путь в этом полном борьбы мире. Какой же из двух образов призрачный и какой истинный?.