Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Эта обособленная жизнь, часто переполненная уже вымершими условностями, оказывалась способной во многих отношениях калечить людей с детства, создавая для них на каждом шагу неодолимые барьеры, дабы сохранить за этими искусственными плотинами что-то, как ей казалось, самое важное.

И, оставаясь объективным, нельзя сказать, что за плотинами и барьерами ничего не было — пусто. Это не так. Как индийские йоги, презревшие плотское, как былые аскеты, путем умерщвления телесного искавшие и находившие путь к небывалым духовным эффектам и внутреннему освобождению и миру, так и тут, в отреченье, в свойственной аскезе, возникали большие характеры, развивалась бескомпромиссная цельность, шлифовалась своеобразная тонкость душевного и духовного быта.

Выращенные огромным трудом поколений, удерживая при себе багаж первоклассного для своей эпохи образования, тепличной культуры, окружавшей их еще в раннем младенчестве, люди, те, о которых пишу, сознательно заключали себя в круг неизменяемых мерок, веками хранимых понятий, священных традиций. И тот, кто пытался бы подойти с недостатком уважения и трепетного почтения к этим меркам и к этим традициям, разоблачил бы себя перед ними как хама. А с хамом какой разговор? Ему нужно твердо и незамедлительно указать на ту дверь, что на лестницу, а если замедлит, помочь энергичнейше свой неизбежный путь совершить. Здесь ко всякому новому явлению современной жизни — будь то явление новым научным открытием, аграрными вопросами, борьбой политических партий или узко семейным событием — прикладывался все один и тот же масштабик. Если он оказывался вовсе неподходящим для данного случая, было легче отказаться от всякой оценки, чем расстаться с этим апробированным измерителем. Отрешиться от него ни на мгновение было невозможно. Не хватало ни сил, ни желания, ни понимания необходимости этого. Поэтому нередко косность воззрений, навязанных воспитанием, спорила с природным умом и побеждала. Образование, культура, тонкий вкус и талантливость — все пасовало перед резкой геометрической прямотой навечно установленных для себя рамок.

— Ну, что там еще? Ах, наука… Тем хуже для этой науки. Природа? Доказано? А я не верю. Зачем нужно было доказывать?

— Что?

— Ну вот это. Ведь надо же было обратное. Все люди? Они уж давно заблудились… На них ли смотреть?! Надо их пожалеть и пройти…

Одной из причин, а быть может, скорее, одним из следствий таких положений было постоянное обращение к памяти давно ушедших в могилу дедов и прадедов. Этот культ предков в том виде, в каком представал он, нередко мог бы показаться со стороны комичным.

Веско и строго звучало: «Твой прадед за всю жизнь не прочел ни одной газеты, и это не помешало ему жить и умереть порядочным человеком!» (Конечно, и здесь газеты — утрирование, но за подлинность интонации я ручаюсь). Создавалась и всячески укреплялась атмосфера наследственного подражания, в которой вырастала подобная мне молодежь. Ей подобные реплики казались, во всяком случае до поры до времени, сокрушающе логичными. Многие мысли и книги, не продуманные и не прочитанные прадедом, проникали в быт робко, контрабандой, с конфузливой оглядкой еще не на фото — на дагеротип, где тот или иной суровый предок с высот своей порядочности сдвигал на непреклонном лице запрещающие брови.

Простая и ясная формула: «Надо знать своих предков не затем, чтобы ими гордиться, а чтобы стать их достойными», — на практике рождала немало абсурдов.

Мне было около трех лет, когда я научился читать. Отец мне показал как-то буквы. Раза два с Верой я их повторил, из кубиков с азбукой было сложено и прочтено несколько простейших слов, а там дошло дело и до «Золотой азбуки». Ее мне иногда и раньше давали — картинки смотреть под наблюдением взрослых. Эта азбука была сделана самим папой в полный лист ватманской бумаги большого формата. На обложке, под аркой цветных букв заглавия, сидела женщина, держа на коленях раскрытую книгу. В ней было большое сходство с мамой. Рядом, заглядывая в книгу, стоял маленький мальчик в карминно-красной косовороточке, в русских сапожках. На матери было васильково-синее платье. Все это на сплошном золотом фоне. Много позже я встретил опять и узнал этот фон и красочную гамму на фресках Фра-Беато-Анджелико [5] Анджелико (собственно Фра Джованни да Фьезоле, 1400–1455) — итальянский живописец. Представитель раннего Возрождения. Религиозно-созерцательное искусство наполнено наивным лиризмом, красочной сказочностью. (Фрески монастыря Сан-Марко во Флоренции, 1438–1445). (коммент. сост.). .