Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

После чая со мной заговорила тетя Дина. До тех пор я знал ее сравнительно мало. Она всегда приезжала вместе с матерью и чувствовала себя очень стесненной в ее присутствии… Она договорилась о том, что в один из ближайших дней начнет со мной заниматься музыкой и научит меня играть на рояле…

«Ну, а теперь, если хочешь, идем, я тебе покажу мой лазарет», — заключила она… Мы спускаемся вниз по какой-то лесенке и попадаем в кухню. Тетя Дина зажигает маленькую лампу, и, пока в ней разгорается фитиль, я успеваю заметить на столе что-то, укутанное шерстяным вязаным платком и накрытое сверху старым теткиным зимним жакетом. Из-под платка высовывается привлеченная светом белая мордочка козленка.

— Это Мими, — объясняет тетя Дина, — у нас ножка сломана, она в лубке, бегать мы не можем, и нам очень скучно целый день лежать совершенно одной… Верно, Мими?

— Да-а-а-а… — жалобно отвечает козленок.

— …Сейчас, сейчас, моя милая, мы не только соскучились, но еще и кушать хотим, знаю, знаю… — и тетя Дина, сполоснув маленькую бутылочку, наливает в нее молоко. На горлышко надевается коричневая детская соска…

— Ну, приподнимись немного, моя маленькая. Тебе же так неудобно, ты опирайся на меня, вот так! А потом я перестелю твою кроватку, не намочила свои пеленки? Ну вот и умница. Сейчас погуляешь, сделаешь все, что тебе надо, и бай-бай…

Прелестная крошечная козочка, выгибая головку, старательно сосет молоко, прикрывая от удовольствия белыми ресничками загадочные щелевидные зрачки…

— Замучила она меня совсем, ночью раза по четыре подзывает. Сейчас еще лучше: дело на поправку пошло. А то совсем ей плохо было — едва головку поднимала. Ну что? Что? Про тебя, да, про тебя рассказываю, — и тетя Дина ласково целует свою пациентку прямо в нос, еще влажный от выпитого молока…

— А вот здесь у меня Хохлик-петушок, — и она поднимает лампу повыше. На посудной полке, как на насесте, сидит крупный цыпленок. Спина у него забинтована. Почувствовав свет, он приоткрывает круглый желтый глаз и безучастно спрашивает:

— Коо?

— А там, за дверью, Топочка — собачка. Ты еще не знаешь ее? — тетка приоткрывает дверь. — Топка, иси!

В кухню с визгом вбегает, ковыляя на трех ногах, рыжее лохматое существо, четвертая нога перевязана культяшкой. Завидев меня, Топка пятится и злобно рычит.

— Да перестань же ты, это свой. Ну как твоя лапа, покажись-ка. Вчера ослица Мушка лягнула, пришлось примочку делать. Да, скверная Мушка. А кому говорили: не вертись под ногами. Вот и довертелась до увечья. Ну ничего, к завтраму все уже пройдет. Вот тебе, Сережа, и все мои пациенты… — Тетя Дина встряхивает теплый платок, снова пеленает беленькую Мими и накрывает ее жакетом. — Она совсем еще малютка, ей и месяца нет… Ну, спи, роднуша, спи, милая, завтра день будет…

Становится ясно: пусть себе взрослые сдерживают иронические улыбки, пусть строгая мать не дает ей раскрыть рта и нередко, в сердцах, даже при чужих отзывается о ней: «моя дура»… Пусть немного смешны и мелкие кудельки, и до жути яркие кофточки — она хорошая, тетя Дина. Когда дело касается животных, никакой сантимент не вызывает во мне протеста. Ведь в основе-то всех этих приговариваний — не фальшь, а настоящая жалость, настоящее чувство человека, так обделенного своей личной жизнью, привязанностями, что тетка вдруг становится по-новому понятной и близкой, немного, может быть, жалкой, но без презрительного снисхождения, по-хорошему достойной простой и неунижающей человеческой жалости и сочувствия…

Уже на следующий день, поутру, после чая тетя Дина демонстрирует мне все свое хозяйство. Она целый день стремительно носится, везде поспевая, в жокейском своем картузике и коротеньком жакете. Если нужно, сама запрягает и выпрягает лошадей, чистит их и засыпает им овес. А не то, подхватив на вилы или грабли охапку сена, за которой ее и не видно, превращается в небольшую копну, быстро семенящую маленькими ножками в высоких ботинках. Только что промелькнула она с корзинкой свежих овощей, собранных на огороде, и вот уже несет в ведре надоенное молоко или, помахивая кнутиком, выезжает на легкой тележке, запряженной осликом, за ворота. Стоит ей появиться, как гуси начинают галдеть, вытягивая свои волнистые шеи, индюшки, склонив набок глупые головы, торопятся к ней навстречу, блеют козы, в своем хлеву хрюкают свиньи, и корова помыкивает в стойле. Над всем доминирует нелепый и ни на что не похожий со своими неожиданными паузами и задыханиями рев ослицы Мушки.