Исаак Башевис-Зингер - Суббота в Лиссабоне (рассказы)

Я постоянно хотел есть. Мать давно уже ничего не готовила. Сын ее пропал в этом грешном, сатанинском мире. Она лежит без сна, слушая грохот канонады, вой ветра, шум дождя. Лишь Всемогущий, лишь сам Господь может, вняв ее горячим молитвам, ее обетам, спасти брата. Но Он оставался глух к ее мольбам. Всемогущий, что сидит там, на Троне Славы, в окружении ангелов, серафимов и херувимов, возвышаясь над миром, — почему же Он допускает, чтобы вешали раввинов? Сколько еще мучений суждено вынести Израилю? Может, Его нет? Только такое оставалось предположить. Но что же там тогда? И как все было сотворено?

Раз как-то ночью, когда все мы дрожали от холода в своих постелях, раздался стук в дверь. Мы перепугались. Мать встала, подошла к двери, спросила:

— Кто там?

— Иошуа.

Она ахнула. Отец зажег лампу, и вошел брат — брат, которого мы уже не чаяли увидеть, — в костюме, но с большой светлой бородой. Он отбрасывал громадную тень, и борода у этой тени выглядела совершенно фантастично. Высокий, импозантный, на голове котелок — он казался старше своих лет. Да так оно и было теперь. Ну и вид у него был — будто богач вернулся из заграничного путешествия! «Погасите свет», — сказал он. Он признался нам, что дезертировал и теперь его расстреляют, если схватят.

Мы сидели в спальне, и брат рассказывал о своих злоключениях. Дедушка, билгорайский раввин, даже поехал с ним в Томашов, пытался освободить его от призыва, но все было напрасно. После долгих колебаний он решился дезертировать. Каким-то образом удалось раздобыть фальшивый паспорт, и теперь его фамилия была Рентнер. Описание внешности владельца паспорта нисколько не походило на его внешность, и он жил в постоянном страхе перед проверкой документов. Он ехал и на поезде, и на открытой платформе, и товарняком добирался, и пешком идти приходилось. Израиль Иошуа не посмел оставаться в Билгорае — боялся, что за ним могут прийти в любой момент. Ему некуда было податься, и потому однажды утром ему пришлось на что-то решиться. Надо было видеть, с какой гордостью он это сказал.

Брат на ногах не стоял от усталости. Отец уступил ему кровать, он сразу свалился и заснул. Родители долго еще шептались. Мы тоже не спали. Когда в воротах звонил колокольчик, все приходили в ужас. Ведь на свете существуют солдаты, патрули, полиция, законы военного времени и много еще всякого…

Утром отец дал брату филактерии, тот намотал на руку ремешки и почти сразу размотал их. Съел горбушку хлеба и ушел, пообещав, что скоро подаст о себе весточку

Казалось, все это нам приснилось. У арнкодеша молча молился отец, склонившись перед занавеской. Мать ходила по комнате взад и вперед. Возвращение брата — поистине чудо, но ведь он все еще в опасности. Спасут ли его молитвы Всевышнему о заступничестве? «Мы должны молить Его о милосердии…» — сказала мать. «Всемогущий поможет нам», — пообещал отец.

За несколько минут до того, как появился брат, сказала мать, ее разбудил стих из Книги Псалмов. Но в этом не было ничего удивительного. Каждую ночь она просыпалась со строчкой из Библии, и только потом определяла, откуда эта строка — из Книги Иезекииля, из Двенадцати Малых Пророков…

После долгих дождей выпал снег. В газетах писали, что немцы отступают, оставляя убитых и раненых. Для нас это были плохие новости: захват немцами Варшавы означал бы свободу для Израиля Иошуа.

Мать вернулась к плите, Мойша — в хедер, ну а я — в Радзиминский бейт-мидраш, читать Гемару. Брат прислал записку откуда-то из убежища, где прятался. Я стал постоянным читателем газет, привыкая постепенно к непривычному для меня «жаргону» [70] «Жаргон» — так называли литературный идиш в конце XIX — начале XX вв. . Поглощал я все подряд: романы с продолжением, фельетоны, анекдоты. Хотя еврейские газеты писали о немцах как о противниках, то есть безо всякой жалости, далее со злобой, все же они несколько лукавили… Печатали там все подряд, без разбору. Вслед за статьей, восхваляющей хасидизм, Баал-Шема, рабби из Коцка [71] Рабби из Коцка — рабби Менахем-Мендл из Коцка (1787–1859), знаменитый хасидский ученый, развивал индивидуалистическую концепцию служения Богу. Его имя в хасидской традиции окружено ореолом. , следовал рассказ о графине под вуалью, мчащейся в экипаже к возлюбленному. Печатались рассказы, где о евреях говорилось с симпатией, и тут же другие, противоположного толка. Были статьи, вполне согласные с иудаизмом, — и тут же статьи, полные ереси. Мать выхватывала у меня газету и, просматривая ее, обычно говорила: «Все они хотят от нас только денег…»