Синклер Льюис - Капкан

Она стрельнула в него глазами из-под блестящих ресниц; он вздохнул, улыбнулся вместе с нею, и ничего ему не было надо, только стоять в бревенчатой хижине у кухонной раковины рядом с девчонкой из парикмахерской — женой его лучшего друга.

— Нет, а все-таки, — несмело продолжал он, пока она разливала кофе, — вы очень неравнодушны к Кудрявому.

— К нему-то? Да вы в уме? Он ужасно забавный, но ведь он просто глупый теленок.

У Ральфа почему-то отлегло от сердца. Себе самому он объяснил, что проводит эти глубокие психологические изыскания ради Джо.

Омлет с помидорами исчез в утробах поглощенных покером героев, не вызвав ни хвалы, ни нареканий; запили его виски с водой.

Даже когда виски потягивают степенно и не спеша, а всеми помыслами владеет покер, хмель рано или поздно берет свое. Незаметно летела тихая сказочная ночь, не хрипел больше заезженный патефон, но тишина была богата событиями. Открыв трех королей и две десятки против четырех троек, Бирмайер встал из-за стола, продержался до ближайшей спальни и снова впал в бесчувствие. Пит Реншу скрылся из глаз и не подавал признаков жизни до утра: выяснилось, что он завалился спать на полу крытой веранды. Места дезертиров на поле боя заняли Ральф и Элверна, но вскоре оба стали клевать носом и, пошатываясь, выползли на веранду подышать свежим воздухом.

Когда они в начале двенадцатого уходили от Эда Тюдора, вокруг стояла белесая мгла. Сейчас ночь уже от колдовала свое, и Ральф сквозь пелену сонливости разглядел, что брезжит рассвет нового дня — серый и таинственный.

Элверна задремала, присев на его койку. Он уложил ее головой на подушку, заботливо укрыл одеялом, а сам растянулся на полу между койкой и безжизненным, точно куль, Питом Реншу. Некоторое время до него еще смутно доходило, что в доме горит свет, раздаются глухие голоса; вот кто-то гаркнул: «Повышаю на доллар!» А потом все куда-то провалилось: и утренняя заря, и Элверна, спящая сном младенца рядом с ним, и покер, и злоумышленники-индейцы, и шелест свинцового озера.

Разбудил его леденящий душу вой, заунывный, точно стон грешника в аду.

Он сел. Только что ему снился Э. Вэссон Вудбери; Вудбери, заляпанный грязью, с лицом, исцарапанным в кровь колючками, искусанным мошкой, Вудбери, который сбился с пути и, едва передвигая ноги от голода, бредет по болоту.

Откуда доносился вой, Ральф сообразил сразу, как пришел в себя: на лето ездовых собак свозили на остров Синий Нос — подальше от продовольственных складов, и они, одна за другой, встречали холодную зарю тоскливым воем. Но образ Вудбери не отступал: образ покинутого, растерянного и теперь уже молчаливого Вудбери, изнывающего в одиночестве вместо того, чтобы наслаждаться отдыхом.

«Боги! Я же его предал, — терзался Ральф. — Испортил ему всю поездку! А ведь он старался как лучше! Так славно готовились вместе там, в Нью-Йорке…»

Раньше, когда Вудбери изводил его своими нападками, казалось, что бросить его естественно и справедливо. Сейчас Ральф чувствовал себя изменником.

Снова послышался вой собак — протяжный, переливчатый, безнадежный, словно голос этого печального края. На берегу на фоне тусклого озера темнел ствол об" горевшей сосны. Ральфа окружали люди, много людей, но все они были объяты мертвым сном — мертвым, как этот жуткий, потусторонний вой, как черный остов погубленного дерева.

Ральф догадался, что гости были не в состоянии дойти до дому. Джордж Иган храпел на зеленой кушетке в гостиной. Папаша Бак и Неле Стромберг, вероятно, расположились в спальне, во всяком случае, Джо Истер устроился здесь же, на веранде. Он лежал, свернувшись на расстеленном одеяле, вздрагивая во сне.

Элверна в своем измятом васильковом платьице казалась такой беззащитной, юной, неискушенной, трогательно беспомощной. Уголки ее рта опустились. Одеяло, которым накрыл ее Ральф, наполовину сползло. Она спала, подложив под щеку ладонь, точно котенок, уснувший на согнутой лапке.

«Не может быть, чтобы она позволяла себе чересчур много с Кудрявым Эвансом и с другими. И я не наделаю глупостей. Все будет хорошо, — вздохнул он. — Эх, Джо, дружище мой! Милая Элверна!»

У него стало легче на душе оттого, что они были рядом, но в полусне ему вновь мерещился Вудбери — не суетливый и несносный горлопан, но несчастный, всеми покинутый страдалец, — и он знал, что ему надо будет что-то предпринять.

А за сетчатым окном веранды в лучах разгорающейся зари все шире открывалось Озеро Грез.