Уильям Теккерей: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

— Эта комната не веселѣе утромъ, когда здѣсь сидятъ больные, увѣряю тебя, говаривалъ Филь.

Дѣйствительно, мы могли легко вообразить, какъ она казалась печальна. Гостиная была обита обоими цвѣта ревеня (изъ привязанности отца къ своему ремеслу, говорилъ мастеръ Филь); тамъ стояли рояль, арфа въ углу, въ кожаномъ футлярѣ, къ которой томная хозяйка не прикасалась никогда; и лица всѣхъ казались блѣдными и испуганными въ большихъ зеркалахъ, которыя отражали васъ безпрестанно, такъ что вы исчезали далеко-далеко.

Старая Паррская улица была нѣсколько поколѣній мѣстомъ жительства докторовъ и хирурговъ. Мнѣ кажется, дворяне, для которыхъ эта улица назначалась въ царствованіе перваго Георга, бѣжали оттуда, находя сосѣдство слишкомъ печальнымъ; а джентльмэны, въ чорныхъ сюртукахъ, овладѣли позолочеными мрачными комнатами, которыхъ бросило модное общество. Эти измѣненія моды были всегда для меня предметомъ глубокаго соображенія. Почему никто не прочтётъ нравоученій про Лондонъ, какъ про Римъ, Баальбекъ или Трою? Я люблю гулять между евреями въ Уардоурской улицѣ и воображать это мѣсто такимъ, какимъ оно было прежде, наполненнымъ портшезами и позолочеными колесницаии, съ факелами, сверкавшими въ рукахъ бѣгущихъ слугъ. Я нахожу угрюмое удовольствіе при мысли, что Гольдингскій сквэръ былъ когда-то пріютомъ аристократіи, а Монмоутскую улицу любилъ модный свѣтъ. Что можетъ помѣшать намъ, лондонскимъ жителямъ, задумываться надъ упадкомъ и паденіемъ мірскихъ величій и читать нашу скудную мораль? Покойный мистеръ Гиббонъ размышлялъ о своей исторіи, облокотясь о коллону Капитолія, почему и мнѣ не задуматься о моей исторіи, прислонясь къ аркадѣ Пантеона, не римскаго Пантеона близь піаццы Навона, гдѣ поклонялись безсмертнымъ богамъ — безсмертнымъ богамъ, которые теперь умерли, но Пантеона въ Оксфордской улицѣ, милостивыя государыни, гдѣ вы покупаете ноты, помаду, стекло и дѣтское бѣльё, и который также имѣеть свою исторію. Развѣ не отличались тамъ Сельвинъ Вальполь, Марчъ и Карлейль? Развѣ принцъ Флоризель на отличался въ этой залѣ въ своимъ домино, не танцовалъ тамъ въ напудреномъ великолѣпіи? а когда придверники не пустили туда хорошенькую Софи Беддли, развѣ молодые люди, ея обожатели, не вынули своихъ рапиръ и не покляялсь убить придверника, и, скрестивъ сверкающее оружіе надъ головой очаровательницы, не сдѣлали для нея торжественную арку, подъ которой она прошла улыбавшаяся, раздушоная и нарумяненая? Жизнь улицъ похожа на этихъ людей; и почему бы уличному проповѣднику не взять текстомъ своей проповѣди камни въ канавкѣ? Ты была когда-то пріютомъ моды, о Монмоутская улица! Не сдѣлать ли мнѣ изъ этой сладкой мысли текстъ для нравоучительной рѣчи и вызвать изъ этой развалины полезныя заключенія? О mes frères! Въ нашихъ улицахъ, когда сердца у насъ были молоды, находились великолѣпные проходы, блестящее общество, яркая иллюміинація; мы угощали благородную юную компанію рыцарскихъ надеждъ и высокаго честолюбія, стыдливыхъ мыслей въ бѣлоснѣжной одеждѣ, безукоризненной и дѣвственной. Взгляните, въ амбразурѣ окна, гдѣ вы сидѣли и смотрѣли на звѣзды, пріютившись возлѣ вашей первой возлюбленной, виситъ старое платье въ лавкѣ мистера Моза; оно продаётся очень дешево; изношенные старые сапоги, запачканные Богъ знаетъ въ какой грязи, тоже очень дёшево. Посмотрите: на улицѣ, можеть быть когда-то усыпанной цвѣтами, нищіе дерутся за гнилыя яблоки, или валяется пьяная торговка. О Боже! о мои возлюбленные слушатели! я говорю вамъ эту обветшалую проповѣдь уже много лѣтъ. О мои весёлые собесѣдники! я выпилъ много чарокъ съ вами и всегда находилъ vanitas vanitatum на днѣ бокала!

Я люблю читать нравоученія, когда прохожу мимо этого мѣста. Садъ теперь заглохъ, аллеи заросли мохомъ, статуи стоятъ съ разбитыми носами, розы завяли, а соловьи перестали любиться. Старая Паррская улица — улица погребальная; экипажи, проѣзжающіе здѣсь, должны бы украшаться перьями, а лакеи, отворяющіе двери этихъ домовъ, должны бы носить плёрезы — такъ это мѣсто поражаетъ васъ теперь, когда вы проходите но обширной пустой мостовой. Вы жолчны, мой добрый другъ, ступайте-ка да заплатите гинею любому изъ докторовъ, которые живутъ въ этихъ домахъ; здѣсь есть еще доктора. Онъ пропишетъ вамъ лекарство. Господи помилуй! въ моё время для насъ, воспитанниковъ пятаго класса, это мѣсто было весьма сносно. Жолтый лондонскій туманъ не нагонялъ сырость на наши души и не мѣшалъ намъ ходить въ театры смотрѣть на рыцарскаго Чарльза Кембля, на тебя, моя Мирабель, мой Меркуціо, мой Фалконбриджъ: на его восхитительную дочь (о мое сумасшедшее сердце!), на классическаго Юнга, на знаменитаго Тима Кофина, на неземнаго Вандердекена. — «Возвратись, о моя возлюбленная! и мы никогда, никогда не разстанемся» (гдѣ ты, сладкозвучная пѣвица моей юности?) О! если бы услышать опять эту пѣсню о «Пилигримѣ любви!» Разъ, но — шш! — это секретъ — у насъ была ложа, пріятели доктора часто присылали ему билетъ, опера показалась намъ немножко скучной и мы отправились въ концертъ въ одинъ переулокъ, близь Ковентгардена, и слышали самыя восхитительныя круговыя пѣсни, сидя за ужиномъ изъ сосисокъ и рубленаго картофеля, такія круговыя пѣсни, какихъ свѣтъ никогда не слыхалъ послѣ. Мы не дѣлали ничего дурного, но мнѣ кажется эти было очень дурно само-по-себѣ. Брэйсу буфетчику не слѣдовало брать насъ туда; мы стращали его и заставляли везти насъ куда мы хотѣли. Въ комнатѣ ключницы мы пили ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и съ сахаромъ; мы ходили туда наслаждаться обществомъ буфетчика сосѣднихъ доновъ. Можетъ быть нехорошо, что насъ оставляли въ обществѣ слугъ. Докторъ Фирминъ уѣзжалъ на большіе вечера, а мистриссъ Фирминъ ложилась спать. «Понравилось намъ вчерашнее представленіе?» спрашивалъ насъ хозяинъ за завтракомъ. «О, да, намъ понравилось представленіе!» Но моя бѣдная мистриссъ Фирминъ воображала, что намъ понравилась Семирамѣда или Donna del Lago, между тѣмъ какъ мы сидѣли въ партерѣ въ Адельфи (на собственныя деньги), смотрѣли шутника Джона Рива и хохотали — хохотали до слёзъ — и оставались до тѣхъ поръ, пока занавѣсь не опускалась. А потомъ мы возвращались домой и, какъ прежде было сказано, проводили восхитительный часъ за ужиномъ и слушали анекдоты друзей мистера Брэйса, другихъ буфетчиковъ. Ахъ! вотъ право было времечко! Никогда не бывало никакихъ напитковъ такихъ вкусныхъ, какъ ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ, никогда! Какъ мы притихали, когда докторъ Фирминъ, возвращаясь изъ гостей, звонилъ у парадной двери! Безъ башмаковъ пробирались мы въ наши спальни. А къ утреннему чаю приходили мы съ самыми невинными лицами и за завтракомъ слушали болтовню объ оперѣ мистриссъ Фирминъ, а за нами стоялъ Брэйсъ и лакей съ совершенно серьёзнымъ видомъ. Гнусные лицемѣры!