Огай Мори - Последняя фраза

К концу разговора вернулся стражник и замер в дверях, ожидая дальнейших приказаний.

— Дети ушли? — спросил Саса.

— Согласно вашему распоряжению, мы пытались соблазнить их конфетами, девчонка по имени Ити осталась непреклонной. Пришлось выставить их вон вместе с прошением. Младшая заплакала, Ити же не проронила ни звука.

— Как видно, с характером, — заметил Ота, обращаясь к Сасе.

Двадцать четвертого дня одиннадцатого месяца в час Овна судебный зал в Западной управе являл собой внушительное зрелище. Присутствовали оба градоправителя: в скрытой от публики части зала устроили отдельное место для коменданта, который выразил намерение тайно наблюдать за ходом разбирательства. В центре зала восседал чиновник, которому предстояло вести дознание, и с ним рядом — писарь. На тщательно охраняемой подставке были разложены орудия пыток. Пятеро

247

городских старейшин пришли вместе с женой Таробэ и их пятерыми детьми.

Первой вызвали жену Таробэ. Имя и возраст она назвала, в ответ же на другие вопросы твердила только одно: «Ничего не знаю, извините, пожалуйста». После нее допрашивали Ити. Худенькая девочка выглядела моложе своих шестнадцати лет. Без всякой робости она подробно рассказала все по порядку: как услышала вчера от бабушки новость, как ночью ей пришла мысль о прошении, как посвятила она в свой замысел младшую сестру Мацу. Как потом писала прошение, как проснулся Тётаро и захотел идти с ними, как они пришли в управу и привратник их не пустил, как наконец удалось вручить прошение стражнику и как их все-таки заставили вернуться домой.

— Выходит, ты ни с кем, кроме Мацу, не советовалась? — спросил чиновник.

— Я ничего никому не говорила, даже Тётаро знал только, что мы идем просить за отца. Уже после возвращения из управы мы пошли к старейшинам с просьбой заступиться за отца, сказав о своей готовности пожертвовать собственной жизнью. Тётаро выразил желание умереть вместе с нами, просил написать прошение от его имени, которое мы и принесли.

Тут Тётаро вытащил бумагу из-за пазухи и подал ее чиновнику.

По знаку чиновника стражник принял прошение и передал ему. Тётаро заявлял, что готов умереть за отца вместе с сестрами и братом. Чиновник сличил бумагу Тётаро с прошением Ити: они были написаны одним почерком.

Затем была вызвана Мацу. Но она не двинулась с места, пока Ити не толкнула ее в бок:

— Тебя вызывают.

Мацу несмело подняла глаза на чиновника.

— Ты готова умереть вместе со старшей сестрой? — спросил тот.

248

Мацу кивнула:

— Да.

Затем настала очередь Тётаро.

— Здесь написано, что ты хочешь умереть вместе с братом и сестрами. Это правда? Тётаро решительно ответил:

— Да, — и очень серьезно добавил: — Мне незачем жить, если все умрут.

Едва услышав свое имя. Току приблизилась к чиновнику — в ее широко раскрытых глазах застыл ужас.

— Ты тоже готова на смерть? Току молчала, глаза наполнились слезами, губы побелели.

— Хацугоро!

Младшенький Хацугоро, которому едва исполнилось шесть лет, робко переминался с ноги на ногу.

— А ты как, тоже хочешь умереть?

Малыш замотал головой. Все присутствовавшие невольно улыбнулись.

В этот момент в зал вошел Саса и, обращаясь к Ити, спросил:

— Ты по своей воле написала прошение? Может быть, ты в чем-то сомневаешься? Если тебя кто-то подучил, если ты действовала по чьей-то подсказке, лучше признайся нам. За малейшую ложь тебя подвергнут пыткам. Видишь, вон там приготовлены всевозможные инструменты.

Ити бросила взгляд туда, где были разложены орудия пыток, и без колебаний ответила:

— Я сказала правду. — Взгляд ее был тверд, речь спокойна.

— В таком случае ответь мне еще на один вопрос. Если ваша просьба будет уважена, это значит, что вы расстанетесь с жизнью немедленно и даже не успеете повидать отца. Согласна ли ты на это?

— Согласна, — ответила она с прежней решимостью. После минутной паузы ее словно осенило, и она добавила: — В решениях властей не может быть ошибки.

249

С лица пораженного Сасы схлынула краска. Кое-как овладев собой, он посмотрел на Ити с удивлением и страхом. Затем прошептал что-то на ухо чиновнику, и тот, обращаясь к старейшинам, объявил:

— Слушание дела окончено, можно расходиться.

Провожая взглядом покидавших суд детей, Саса обратился к Оте и Инагаки:

— Страшно подумать, что из них получится дальше.

Он не испытывал жалости к несчастной девочке, столь преданной своему отцу, как, впрочем, и к другим бедным детям. Лишь произнесенная Ити последняя фраза, холодная как лед и острая как меч, запала ему глубоко в душу. Токугавским чиновникам периода Гэмбун было неведомо понятие, соответствующее западному «мученик». В их лексиконе не существовало и слова «самопожертвование». В нюансы движений души, отличающих стариков и молодежь, мужчин и женщин, они не вникали. Не удивительно, что поведение дочери законоотступника Таробэ было им непонятно. Но скрытое за смирением жало протеста кольнуло не только Сасу, к которому обратилась Ити, но и всех находившихся в управе чиновников.