Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Несмотря на обещания, данные Жюльетте, Гюго сразу же встретился с Бланш. Он снял для нее квартиру на набережной Турнель. Почти каждый день, после завтрака, он поднимался на империал омнибуса «Батиньоль Ботанический сад» и ехал ею любоваться.

Иногда они совершали прогулки по Ботаническому саду, она брала с собой корзинку с рукодельем и работала, «молчаливая и серьезная», или, внезапно развеселясь, начинала «распевать детские песенки». То была удивительная идиллия: Филемон и Амариллис. Если на обратном пути им встречался нищий, Гюго подавал ему милостыню, как будто хотел замолить перед богами какой-то грех, и аккуратно заносил в записную книжку затраты на развлечение и на милосердие. Для того чтобы судить его, говорит Баррес, «необходимо знать, насколько плотская любовь придавала его гению творческий взлет». Когда влечение мужчины сливается с влечением поэта, трудно этому противостоять. Но порой Гюго сам осуждал себя. Перед умирающим Франсуа-Виктором, рядом с Алисой и ее детьми, его вдруг охватывал стыд, почти угрызения совести из-за этой двойной жизни, словно она была нравственным падением. Душой и разумом он жаждал более целомудренной старости. А плоть влекла его к живому белоснежному изваянию на набережной Турнель.

Эти знаменитые примеры слишком цветущей старости не утешали Жюльетту. В сентябре она заставила агента частной сыскной конторы проследить за Гюго и раскрыла, как она называла, «его позорные похождения».

Записная книжка Гюго, 19 сентября 1873 года. 7 часов 30 минут:

«Катастрофа. Письмо Жюльетты — Ж. Ж. Мучительное волнение. Ужасная ночь…»

Оставив ему прощальное письмо, она сбежала, как это делала во времена своей молодости. Гюго был потрясен и в страшном отчаянии предпринял поиски, всюду разослал телеграммы.

Записная книжка, 22–24 сентября 1873 года:

«Три тревожных дня. Невыносимые муки. И повелительная необходимость держать все в секрете: я должен хранить молчание и ничем не выдавать себя. Я сохраняю спокойствие. А сердце у меня разбито…»

Наконец он узнал, что ее видели в Брюсселе: «Проблеск надежды». Когда ее нашли, она согласилась вернуться.

Записная книжка, 26 сентября 1873 года:

«Я не буду присутствовать на генеральной репетиции „Марии Тюдор“… чтобы не пропустить поезд, прибывающий в 9 ч. 5 мин. Приехал раньше на час с четвертью. Ничего не ел. Купил хлебец за одно су и половину съел. Поезд прибыл в 9 ч. 5 мин. Мы вновь встретились. Счастье, равносильное отчаянию…»

Ведь он так нежно любил ее. «Душа моя отлетела», — так он сказал, когда подумал, что потерял ее навсегда; но старый фавн не хотел умирать в нем, а Жюльетта не могла согласиться с разумной мыслью, что ее возлюбленный, отличавшийся несравненной жизненной силой, остался молодым, тогда как она угасает. Она заставила его поклясться «головою умирающего сына», что он навсегда порвет отношения с Бланш. Но он не сдержал свое слово. После этого кризиса немедленно последовало новое падение, и записные книжки пестрят заметками об интимных встречах.

Жюльетта Друэ — Виктору Гюго, 16 октября 1873 года:

«Право, я уже не в силах переносить мучения, постоянно возрождающиеся в моем бедном любящем сердце, и противостоять целой стае молодых искусительниц, к которым, быть может, ты и не стремишься, что, впрочем, еще не доказано…»

18 ноября 1873 года:

«Дорогой и горячо любимый, я не хочу мешать твоему благополучию и не могу не думать о том, что я со своей давней любовью должна казаться такой жалкой среди этих курочек с ярким оперением и острым клювом, которые призывают тебя, непрерывно кудахтая: „Пекопен, пекопен, пекопен“, а ты, мой бедный голубок, из последних сил томно воркуешь в ответ: „Больдур, больдур, больдур“ [219] Намек на легенду «О прекрасном Пекопене и прекрасной Больдур», приведенную Гюго в очерке «Рейн» ( прим. авт. ). . Вот уж сколько времени длится фантастическая охота, а ты все еще не пресытился, ты все еще не обескуражен… Нет, довольно, я спрячу ключ от своего сердца под дверь и пойду куда глаза глядят…»