Василий Гроссман - Жизнь и судьба

– Выдвинули меня на Сталинскую премию. Рассказывают много приятных для меня вещей.

И он передал ей о выступлениях участников заседания.

– Весь этот официальный успех – чушь. Но знаешь, тошен мне вечный комплекс неполноценности. Входишь в зал заседаний, – первый ряд свободен, но я не решаюсь сесть, иду на Камчатку. А Шишаков, Постоев, не колеблясь, сядут в президиум. Мне плевать на это кресло, но внутренне, внутренне хотя бы ощущать свое право на него.

– Как бы Толя радовался, – сказала Людмила Николаевна.

– Вот и маме я не напишу об этом.

Людмила Николаевна сказала:

– Витя, уже двенадцатый час, Нади нет. Вчера она пришла в одиннадцать.

– Что ж тут такого?

– Она говорит, что у подруги, но меня это тревожит. Она говорит, что у отца Майки есть ночной пропуск на машину и он ее подвозит до нашего угла.

– Чего ж тревожиться? – сказал Виктор Павлович и подумал: «Господи, речь идет о большом успехе, о государственной Сталинской премии, зачем перебивать этот разговор житейскими пустяками».

Он помолчал, кротко вздохнул.

На третий день после заседания ученого совета Штрум позвонил Шишакову по домашнему телефону, он хотел просить его принять на работу молодого физика Ландесмана. Дирекция и отдел кадров все оттягивали оформление. Одновременно он хотел попросить, чтобы Алексей Алексеевич ускорил вызов из Казани Анны Наумовны Вайспапир. Теперь, когда в институте шел новый набор, не было смысла оставлять квалифицированных работников в Казани.

Он давно уж хотел говорить обо всем этом с Шишаковым, но казалось, что Шишаков может быть с ним недостаточно любезен, скажет: «Обратитесь к моему заместителю». И Штрум все откладывал этот разговор.

Теперь волна успеха подняла его. Десять дней назад ему казалось неудобным прийти на прием к Шишакову, а сегодня было просто и естественно позвонить ему на дом.

Женский голос осведомился:

– Кто спрашивает?

Штрум ответил. Ему было приятно слышать свой голос, так неторопливо, спокойно назвал он себя.

Женщина у телефона помедлила, потом ласково сказала: «Одну минуточку», – а через минуточку она так же ласково проговорила:

– Пожалуйста, позвоните завтра в десять часов в институт.

– Простите, пожалуйста, – сказал Штрум.

Всем телом, кожей он ощутил жгучую неловкость.

Он тоскливо угадывал, что и ночью во сне его не оставит это чувство, что он утром, проснувшись, подумает: «Почему тошно?» и вспомнит: «Ах да, этот дурацкий звонок».

Он зашел в комнату к жене и рассказал о несостоявшемся разговоре с Шишаковым.

– Да-да, не к масти козырь, как говорит обо мне твоя мама.

Он стал ругать женщину, отвечавшую ему.

– Черт, сука, не выношу гнусную манеру узнавать, кто спрашивает, а потом отвечать: барин занят.

Людмила Николаевна в подобных случаях обычно возмущалась, и ему хотелось ее послушать.

– Помнишь, – сказал он, – я считал, что равнодушие Шишакова связано с тем, что он не может нажить на моей работе капитал. А теперь мне сдается, что капитал ему можно нажить, но по-другому: дискредитировать меня. Ведь он знает: Садко меня не любит.

– Господи, до чего ты подозрителен, – сказала Людмила Николаевна, – который час?

– Четверть десятого.

– Видишь, а Нади нет.

– Господи, – сказал Штрум, – до чего ж ты подозрительна.

– Между прочим, – сказала Людмила Николаевна, – сегодня я слышала в лимитном: Свечина, оказывается, тоже на премию выдвигают.

– Скажи пожалуйста, он не сказал мне. За что ж это?

– За теорию рассеяния, кажется.

– Непонятно. Ведь она была опубликована до войны.

– Ну и что ж. За прошлое тоже дают. Он получит, а ты нет. Вот увидишь. Ты все для этого делаешь.

– Дура ты, Люда. Садко меня не любит!

– Тебе мамы недостает. Она тебе во всем подпевала.

– Не понимаю твоего раздражения. Если б в свое время ты к моей маме проявляла хоть долю того тепла, что я к Александре Владимировне.

– Анна Семеновна никогда не любила Толю, – сказала Людмила Николаевна.

– Неправда, неправда, – сказал Штрум, и жена показалась ему чужой, пугающей своей упорной несправедливостью.

Утром в институте Штрум узнал от Соколова новость. Накануне вечером Шишаков пригласил к себе в гости нескольких работников института. За Соколовым на машине заехал Ковченко.

Среди званых был заведующий отделом науки ЦК, молодой Бадьин.

Штрума покоробила неловкость, – очевидно, он звонил Шишакову в то время, когда собрались гости.