Эдгар По - Загадочное убийство

– Я заметил, что грубый голос был признаваем всеми без исключения свидетелями за голос француза, но что касается до голоса пронзительного или «сурового», как назвал его один из свидетелей, то встречается большое разногласие.

– Это очевидность, – отвечал Дюпен, – а не особенность очевидности. Вы ничего не заметили отличительного, а между тем можно было кое-что заметить. Свидетели говорят одно и то же о грубом голосе; показание единодушное! Но касательно «пронзительного голоса» есть особенность; и она состоит не в несогласии показаний, а в том, что желает ли его определить итальянец, англичанин, испанец, голландец, – то они все одинаково считают этот голос голосом иностранца; каждый свидетель уверен, что это не голос его соотечественника.

Каждый сравнивает этот голос не с разговором на известном ему языке, а именно напротив. Француз полагает, что это голос испанца, и он мог бы разобрать несколько слов, если бы был знаком с испанским языком. Голландец утверждал, что это был голос француза; но доказано, что свидетель, не зная по-французски, был допрашиваем через переводчика. Англичанин думает, что это был голос немца, и он не знает по-немецки. Испанец положительно уверен, что это был голос англичанина, но он судит единственно по интонации, потому что не имеет ровно никаких сведений в английском языке. Итальянцу кажется, что это был голос русского, но он никогда не говорил с природным русским. Еще один француз не соглашается с первым; он уверен, что то был голос итальянца; но, не будучи знаком с итальянским языком, он, как и испанец, выводит свое заключение из интонации. Значит, этот голос был очень необыкновенен, очень странен, если о нем можно было получить только такие показания? Голос, в котором не могли найти ничего знакомого люди, собранные из всех почти главных частей Европы! Вы скажете, что это был, может быть, голос азиатца или африканца. Их в Париже очень немного, но, не отвергая возможности такого предположения, я обращу ваше внимание только на три обстоятельства:

Один из свидетелей называет голос скорее суровым, нежели пронзительным. Еще два других свидетеля говорят об этом голосе, как о голосе скором и отрывистом. Эти свидетели не разобрали ни одного слова, – ни одного звука, похожего на слова.

– Не знаю, – продолжал Дюпен, – какое впечатление возбудил я в вашем уме; но, не задумываясь, подтверждаю, что можно извлечь основательные выводы из самой этой части показаний, – из того, что касается двух голосов: грубого и пронзительного. И этих выводов совершенно достаточно, чтобы пробудить догадку, которая укажет путь к окончательному разъяснению тайны.

Я сказал: основательные выводы; но это выражение не вполне передает мою мысль. Я хотел объяснить, что одни только эти выводы удовлетворительны; что из них догадка возникает неизбежно, как нечто единственно возможное. Но что такое именно эта догадка, я вам еще не сейчас скажу. Я только хочу доказать вам, что она, как достаточное основание, придала решительный характер и положительное направление исследованию, которое я произвел в комнате.

Теперь перенесемся воображением в эту комнату. Что будет первым предметом наших розысков? Средства к бегству, которыми воспользовались убийцы. Мы можем, не правда ли, подтвердить, что оба не допускаем в этом деле ничего сверхъестественного. Не демоны же убили мать и дочь. Убийцами были существа материальные, и бежали они материальными же средствами. Так как же? К счастью, тут только один путь; он-то и доведет нас к положительному заключению. Итак, рассмотрим, одно за другим, возможные средства к бегству. Ясно, что когда толпа всходила по лестнице, убийцы были в той комнате, где нашли девицу Леспане, или, по крайней мере, в соседней. Итак, мы должны искать выхода только в этих двух комнатах. Полиция подымала паркеты, открывала потолки, осматривала постройку стен. Никакой тайный выход не ускользнул бы от ее проницательности. Но я не поверил их глазам, и все осмотрел своими – действительно, потаенного хода нет. Обе двери, которые ведут из комнат в коридор, были крепко заперты, и ключи внутри. Смотрел я и печные трубы. Ширина их сверху очень обыкновенная, и до восьми или десяти футов над очагом через них не могла бы ускользнуть даже толстая кошка.

Итак, мы твердо уверены, что рассмотренными путями убежать было решительно невозможно; остаются только окошки. Через наружные окна никто не мог убежать: увидела бы толпа на улице. Значит, убийцы должны были убежать через окна задней комнаты.