Эрнест Хемингуэй - Последние хорошие места

— Я не боюсь, Ники, но чувствую себя как-то странно.

— Я тоже,— сказал Ник,— Каждый раз.

— Я никогда не бывала в таких лесах.

— Это последний девственный лес во всей округе.

— Нам через него долго идти?

— Порядочно.

— Одной мне здесь было бы страшно.

— Мне здесь бывает странно, но не страшно.

— Я первая так сказала.

— Ты, ты. Может, мы говорим так потому, что нам страшно?

— Нет, я не боюсь, потому что ты рядом, но если бы я была здесь одна, мне было бы страшно. Ты уже был здесь с кем-нибудь?

— Нет. Только сам.

— И не боялся?

— Нет. Но чувствовал себя всегда странно, наверно, как положено в церкви.

— Ники, а где мы будем жить, там тоже будет так же торжественно?

— Нет, не бойся, там славно. Тебе и здесь должно нравиться, Махоня. Здесь хорошо. Так выглядел лес в старые времена. Это чуть ли не последние хорошие места на земле. Сюда никому не добраться.

— Старые времена — это хорошо, только тут слишком уж все торжественно.

— Торжественно было не везде. Но в хвойных лесах было.

— Как здорово здесь идти. Я думала, возле нашего дома хорошо, но здесь лучше. Ники, ты в бога веришь? Не хочешь, не отвечай.

— Не знаю.

— Ага. Можешь не говорить об этом. Но ты не против, если я буду молиться перед сном?

— Нет. Я тебе напомню, если забудешь.

— Вот хорошо. Потому что в таких местах я становлюсь жутко религиозной.

— Недаром соборы делают похожими на то, как здесь.

— Ты же никогда не видел соборов.

— Зато я про них читал и могу представить. Лучший собор — это здесь.

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем поехать в Европу и посмотреть на соборы?

— Обязательно. Но сначала мне надо выпутаться из этой истории и научиться зарабатывать деньги.

— Думаешь, тебе будут платить деньги за то, что ты пишешь?

— Если буду хорошо писать.

— А может быть, тебе надо писать пободрее? Это не я так думаю. Мать говорит, что все, что ты пишешь, слишком мрачно.

— Для «Сент-Николаса» — слишком,— сказал Ник,— Они так не ответили, но им не понравилось.

— «Сент-Николас» — наш любимый журнал.

— Ну и что,— сказал Ник,— а я для них уже слишком мрачен. А я еще даже не взрослый.

— Когда человек взрослеет? Когда женится?

— Нет. Пока ты не повзрослеешь, тебя посылают в колонию, а когда

повзрослеешь — в тюрьму.

— Хорошо, что ты еще не повзрослел.

— Они меня никуда не пошлют,— сказал Ник,— Хватит мрачных разговоров, даже если я мрачно пишу.

— Я не говорила, что ты мрачно пишешь.

— Я сам знаю. И остальные все тоже знают.

— Ники, не вешай носа,— сказала сестра.— Это нас лес сделал такими серьезными.

— Скоро он кончится, — ответил Ник, — Тогда увидишь, куда мы идем. Проголодалась, Махоня?

— Чуть-чуть.

— Еще бы,— сказал Ник,— Съедим по яблоку.

Пока они спускались по отлогому склону холма, впереди сквозь деревья пробился солнечный свет. Здесь, на краю леса, росла зимолюбка и кое-где митчела. Земля вдруг вся разом зазеленела. Из-за стволов они увидели открытый луг, по нижней границе которого вдоль ручья росли белоствольные березы. За лугом, за линией берез темно зеленело болото с кедровником, а далеко за болотом были темно-синие холмы. Между болотом и холмами заходил рукав озера. Они его не могли видеть, но чувствовали по расстояниям, что он там есть.

— Вот родник,— сказал Ник сестре, — вот камни. Здесь я делал лагерь.

— Чудесное, чудесное место, Ники, — сказала девочка, — Отсюда озеро тоже видно?

— Озеро с другого места видать, но мы лучше остановимся здесь. Сейчас наберу дров, сделаем завтрак.

— В кострище камни какие старые.

— Кострище очень старое,— сказал Ник,— Камни от индейцев остались.

— Как же ты сюда вышел прямо по лесам — ни следов, ни зарубок?

— А ты не видела на трех грядах указателей?

— Нет.

— Потом я их тебе покажу.

— Они твои?

— Нет, они тоже очень старые.

— Так почему ты мне их не показал?

— Не знаю,— сказал Ник.— Чтобы сделать вид, что я сам иду.

— Ники, им нас здесь никогда не найти.

— Надеюсь,— сказал Ник.

Примерно в то же время, когда Ник с сестрой подошли к первому болоту, инспектор, спавший на веранде дома, укрытого в тени рощи у озера, был разбужен солнцем. Встав над открытой поляной за домом, оно брызнуло ему в лицо ярким светом.

Ночью он вставал выпить глоток воды и по пути назад с кухни улегся на полу, сняв себе сиденье со стула вместо подушки. Теперь он проснулся, вспомнил, где он, и встал. Он спал на правом боку, потому что слева в перекинутой через плечо кобуре лежал его «Смит-и-Вессон» тридцать восьмого калибра.