Луи-Себастьен Мерсье - Год две тысячи четыреста сороковой

Раздираемый одновременно желанием и читать, и слушать, я с жадностью внимал своему собеседнику, между тем как глаза мои не менее жадно пробегали одну за другой страницы поразительной газеты. Душа моя словно раздвоилась между двумя этими противоположными занятиями… Вот что я читал:

Потомок Тайко, превратившего Дайри {249} в предмет всеобщего раболепного поклонения, повелел перевести на японский язык «Дух законов» и трактат «О преступлениях и наказаниях».

Священное изображение Амиды {250} провезли по всем улицам города, однако не нашлось ни одного охотника быть раздавленным его колесницей.

Въезд в Японию свободен, {251} и каждый в этой стране с огромным интересом относится к чужеземным искусствам. Самоубийство {252} уже не считается у сего народа добродетелью. Он уразумел, что оно есть следствие отчаяния или же уродливой и преступной бесчувственности.

Персидский монарх нынче обедал со своими братьями, у которых на редкость красивые глаза, {253} братья помогают ему в государственных делах. Главная их обязанность — читать ему депеши. По-прежнему здесь читают и высоко чтят священные книги Зороастра и Саддар, {254} но никто уже не вспоминает ни об Омаре, ни об Али. {255}

Город этот обретает свое былое величие под высоким покровительством государей, происходящих от знаменитого Монтезумы. {256} Наш император, всходя на престол, велел перестроить дворец, вернув ему тот вид, в каком он был во времена его предков. Индейцы не ходят уже босиком и без белья. Посреди главной площади воздвигнут памятник, изображающий Гватимозина, {257} распростертого на раскаленных углях. На пьедестале высечены следующие слова: «А я разве возлежу на ложе из роз?».

— Объясните-ка, что это значит? — спросил я мандарина. — Разве это государство запрещено называть Новой Испанией? {258}

Вот что ответил мне мандарин:

— Когда мститель Нового Света изгнал тиранов (если бы вы соединили в одном лице Магомета и Цезаря, то и в таком случае не получили бы полного представления об этом поразительном человеке), сей грозный мститель ограничился тем, что стал законодателем. Он оставил меч свой, стремясь даровать народам священный свод законов. Вы вообразить себе не можете, какой это был гений. Красноречивые его воззвания, казалось, исходили из уст некоего бога. Он разделил Америку на две империи. Император Северной Америки объединил под своим владычеством Мексику, Канаду, Антильские острова, Ямайку, Сан-Доминго. Император Южной Америки — Перу, Парагвай, Чили, Магелланову землю, {259} страну, лежащую по берегам Амазонки. {260} Но у каждого из этих государств есть свой монарх, подчиняющийся общему законодательству, подобно тому как в ваше время цветущая Германская империя {261} разделена была на множество самостоятельных государств, которые при этом составляли единое целое под эгидой одного властелина.

Таким образом, потомки Монтезумы, долгое время пребывавшие в безвестности и скрывавшиеся, вновь вернулись на престол. Все эти короли — подлинные патриоты, и у них одна цель — поддерживать всеобщую свободу.

Сей великий человек, сей прославленный законодатель, сей негр, в коем природа достигла предела своих возможностей, вдохнул в каждого из них великую и добродетельную свою душу. Обширные эти государства пребывают в довольстве, они живут в мире и согласии, что было предопределено: к этому, хоть и поздно, привел их разум. Безумие старого мира, эти нелепые, жестокие войны, заставившие в конце концов устыдиться потоков крови, пролитой напрасно, и понять всю неразумность честолюбцев, бывших сему виновниками, послужили достаточным уроком новому континенту и побудили его сделать мир священным божеством своих стран. Ныне война явилась бы для государства таким же позором, каким является воровство для частного лица.

Я слушал его и продолжал читать:

Здесь дан был торжественный праздник в память уничтожения постыдного рабства, в коем томился народ под игом иезуитов; {262} вот уже шесть столетий, как все благодарят Провидение, вспоминая об истреблении этих оборотней в последнем их убежище. Но в то же время народ этот, умеющий быть справедливым, признает, что тем же иезуитам он обязан избавлением от нищеты и приобщением к земледелию и различным ремеслам. О, если б они только наставляли нас, внушали нам священные законы нравственности и этим ограничивались!