Франсуаза Саган - Поводок

– Вправду, – подтвердил я грустно. – Да, миллион долларов!

– Что ж, это значит, что вы возвращаете ей из расчета приблизительно семьдесят тысяч франков за месяц. Ну так вот, вы никогда не обходились Лоранс так дорого.

– Как это?

Никогда Одиль не выглядела такой уверенной и знающей:

– Давайте прикинем. Если доллар равен шести франкам, ваш миллион долларов составляет шесть миллионов новых франков. Делим эту сумму на семь, то есть на семь лет, – выходит чуть больше восьмисот пятидесяти тысяч франков в год; теперь их делим на двенадцать – получаем приблизительно семьдесят тысяч франков в месяц! Ну не думаю, чтобы вы или Лоранс на вас тратили столько. Нет, гораздо меньше!

Я рассмеялся: всего что угодно мог ожидать, но только не этого.

– Я об этом не думал, но, наверно, так оно и есть. Ну и сколько же я на самом деле стоил Лоранс ежемесячно, конечно примерно?

– Гораздо меньше! Ну гораздо меньше! – разволновалась посерьезневшая Одиль. – Давайте посчитаем?..

И она уже схватилась за счетную машинку, но я остановил ее:

– Да нет же! Я пошутил... Действительно пошутил! Во всяком случае, Одиль, я бесконечно рад. Значит, у Лоранс не просто счастливый брак, но и выгодная сделка! Что ж, тем лучше! Раз уж я представляю собой выгодное капиталовложение...

Одиль понурила голову – то ли от смущения, то ли от испуга.

– Я вам сказала это, Венсан, по дружбе...

– Очень мило, славная моя Одиль, и я вам страшно благодарен. Разумеется, я слова не скажу Лоранс. В худшем случае, если уж придется, навру, что сам все посчитал.

Мы помолчали; наконец Одиль решилась:

– Венсан, хотела вам сказать... Лоранс, как все женщины, счету в банке предпочла бы от вас подарок, счет – это как-то бездушно! Не сомневайтесь, тут все жены похожи друг на друга.

– Но только не моя! Не Лоранс! Я женился на редкостном существе, – отчеканил я, как альтруист, надеясь, что большинство жен-кормилиц все-таки холят и лелеют своих мужей, а не скручивают их дома в бараний рог.

– А почему у вас нет детей? – спросила Одиль, когда я уже выходил из комнаты.

Я не ответил. Еще вчера я, может быть, сказал бы ей: «Мы об этом думаем», – но это не правда. Мы об этом никогда не думали. Или, скорее, Лоранс сама все обдумала и решила, что ей не нужна еще одна игрушка, пусть маленькая, – хватит с нее и большой.

Может быть, она испугалась, что маленькая игрушка получится очаровательной и станет отвлекать на себя внимание большой. Ну а потом в ее семье от бедняков детей не заводили; всему свои границы, даже "мезальянсу. В некоторых случаях можно обойтись и без детей.

Мещанские, но, в общем-то, верные расчеты Одиль никак не выходили у меня из головы: да, Лоранс, пожалуй, заключила выгодную сделку, и только лишь на первый взгляд рискованную. Если уж все взвесить, ел я мало, притязаний у меня никаких, худющий, нетребовательный в одежде. Случались, конечно, и дорогие покупки, например машина, золотые запонки (целых четыре пары!), даже фотоаппарат, теперь, правда, уже не модной марки, но работает отлично. Вот, кажется, и все... ну на самом деле, не перевесят же в ее пользу мои карманные деньги... «Какой ужас! – подумал я. – Какой ужас все эти подсчеты, даже если делать их в шутку! Какой дурной вкус! Ну зачем...» Пусть она и виновата, пусть Лоранс в ответе за все это, я так мелочиться не должен. Хватит с меня этой квартиры-западни, комнатки, где я так часто задыхался от ее... любви, хватит с меня всего этого заколдованного пространства, где вокруг сплошь закрытые ставни, замкнутые лица. В конце концов, как же мне было здесь одиноко все эти годы! Одиноко... Некому улыбнуться, не с кем поделиться мыслью. Вместе мы издавали только крики животного удовольствия, да и то ни разу одновременно... Я отвернулся к стене, чтобы наказать себя, чтобы заткнулся этот резкий гнусный голос, который все время звучит во мне, размышляет, – слушать его нельзя, но и невозможно отвязаться...

Я проснулся довольно поздно, уже в полдень, и припомнил, что не включил в список дорогих подарков часы (а ведь она их мне купила на Вандомской площади – вот неблагодарный!). Значит, полдень. Я отправлюсь на бега к трем часам, вернусь к семи. И снова «некий час настал». Часы походили друг на друга с тех пор, как семь лет тому назад я потерял чувство времени. Долгая нерасчленимая временная протяженность, внутри которой мы пребывали с Лоранс, вдруг стала обретать форму, члениться на отрезки, и мой интерес к стрелкам часов мне показался знаком возрождения. Время или сама жизнь тянулись эти семь лет почти сплошным кошмарным сном.