Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Расположенный над изгибом бухты, Трабокко с видом вызывающим и злобным, с видом насторожившегося зверя, казалось, отвергал отраду уединения. В жаркий недвижный полдень или в туманный вечер — всегда Трабокко словно грозил кому-то. Иногда среди безмолвия слышался скрип ворот и визг плотничьей пилы. В безлунные ночи пламя факелов отражалось в воде.

Однажды в томительный полдень Джорджио предложил Ипполите:

— Хочешь посетить Трабокко?

— Пожалуй. Но как я перейду через мост? Я уже раз пробовала…

— Я проведу тебя за руку.

— Там слишком узко.

— Попытаемся.

Они отправились. Спустившись по тропинке, они нашли на повороте высеченную в скале лесенку, мало бывшую в употреблении, с неправильными ступенями, шедшими до самых рифов, до края колеблющегося мостика.

— Видишь? Как же быть? — сказала с сожалением Ипполита. — Голова у меня кружится от одного взгляда.

Первая половина мостика состояла из единственной очень узкой доски, укрепленной подпорками на скале, другая половина, более широкая, была составлена из косых перекладин почти серебристой белизны, гибких, хрупких, плохо соединенных между собой, так что они, казалось, разлетятся от одного прикосновения ноги.

— Ты не хочешь попробовать? — спросил Джорджио, со странным чувством внутреннего облегчения удостоверяясь, что Ипполита никогда не решится на опасный переход. — Смотри, кто-то хочет протянуть нам руку помощи.

С площадки бежал полуголый ребенок, гибкий как кошка, темный, как золотистая бронза. Под его неустрашимой ногой перекладины гнулись и трещали.

Достигнув края мостика, подойдя к пришельцам и оглядывая их хищным взглядом, он принялся энергичными жестами убеждать их довериться ему.

— Ты не хочешь попробовать? — повторил, улыбаясь, Джорджио.

Она нерешительно ступила на колеблющуюся доску, посмотрела на скалы и на воду и отдернула ногу, не будучи в состоянии победить свой страх.

— Я боюсь головокружения, — сказала она. — Я уверена, что упаду. — И прибавила с явным огорчением.

— Ну, иди один. Ты ведь не боишься?

— Нет. Но что ты будешь делать?

— Сяду в тень и буду ждать.

Она попыталась удержать его.

— Затем тебе идти?

— Нет, я пойду. Любопытно посмотреть.

Ипполита казалась опечаленной невозможностью следовать за ним, недовольной его посещением тех мест, куда она не могла проникнуть. И не только необходимость отказаться от удовольствия сердила и печалила ее, но еще что-то пока неясное. Ее заставляла страдать временная преграда между ней и возлюбленным, преграда, непобедимая для нее. Ипполита привыкла все время чувствовать около себя Джорджио, постоянно находиться в его обществе, властвовать над ним, обладать им.

С едва заметным оттенком досады она сказала:

— Ну что же, иди.

Джорджио испытывал чувство, противоположное инстинктивному чувству Ипполиты — какое-то облегчение от сознания, что существует место, куда Ипполита не в состоянии сопровождать его, убежище, недоступное для Женщины-Врага, защищенное скалами и морем, где он сможет, наконец, насладиться несколькими часами отдыха.

И эти два резко противоположные ощущения их душ, хотя еще неясные и немного наивные, отражали истинное отношение их друг к другу, он представлял из себя сознательную жертву, обреченную на гибель — она была бессознательным нежным палачом.

— Я иду, — произнес Джорджио с легким оттенком вызова в голосе и в фигуре. — До свидания.

Хотя он и не был уверен в самом себе, но тем не менее отклонил помощь ребенка и старался идти быстро, не колеблясь, сохраняя равновесие на шаткой доске.

Едва ступив на более широкую половину моста, Джорджио ускорил шаги, думая о следившем за ним взгляде Ипполиты и с враждебной горячностью предаваясь выполнению своей задачи. Когда он коснулся, наконец, пола платформы, у него мелькнуло представление о борте корабля. В одну секунду свежие волны морского прибоя около рифов воскресили в его памяти жизнь на борту «Дон Жуана», его внезапно пронизала быстрая как молния, фантастическая мысль: «Хорошо бы поднять якорь, распустить паруса…»

Тотчас же его взгляд скользнул по окружающему, и малейшие подробности запечатлелись в его мозгу.

Туркино приветствовал его коротким поклоном без слов, без улыбки, казалось, никакое событие, как бы интересно и необыкновенно оно ни было, не имело власти даже на мгновение нарушить тяжких забот, положивших отпечаток на его землистое лицо, почти лишенное подбородка, с длинным щучьим носом между маленьких сверкающих глазок. Те же заботы отражались во внешности его двух сыновей, тоже безмолвно поклонившихся Джорджио и возобновивших работу, не изменяя обычной печали. Это были двадцатилетние юноши, изможденные, загорелые, с постоянными подергиваниями мускулов, точно у припадочных. Их движения имели вид судорог, и под кожей их лиц, почти лишенных подбородка, видно было, как тоже время от времени дергались мускулы.