Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

И одновременно с этой «прядью волос» перед ним среди яркого солнечного света на сожженной земле являлся и исчезал призрак эпилептика, упавшего внезапно около входа в храм: он корчился в руках людей, старавшихся насильно разжать его зубы, чтобы всунуть между ними ключ. Этот призрак появлялся и исчезал, словно воплотившаяся греза спящей. «Что, если она проснется и ею овладеет священная болезнь, — думал Джорджио с внутренней дрожью. — Быть может, мне передается образ ее сновидений. Я, быть может, вижу ее грезу, а эта греза есть следствие начинающегося органического расстройства, которое выразится в припадке. Не бывает ли иногда сон предвестником грядущей болезни?» Он долго размышлял о мелькающих перед ним в тумане тайнах человеческой сущности. На многообразном фоне его физических ощущений, уже освещенном пятью главными чувствами, начинали появляться иные, незнакомые чувства и неясными намеками открывали доселе неведомый мир. Не может ли таящаяся в Ипполите болезнь доставить ему средство сверхъестественного общения с, ее душой.

Он внимательно смотрел на нее, как тогда на постели в первый, уже такой далекий теперь день. Он видел трепещущие на ее лице легкие тени от веток деревьев, он слышал непрекращающийся гул, несущийся от храма, среди бесконечных волн света. Печаль снова овладела его сердцем, снова овладело им утомление. Он прижался головой к стволу дерева и закрыл глаза, не думая ни о чем более.

Он уже засыпал, когда внезапно послышался голос Ипполиты:

— Джорджио!

Она проснулась, испуганная, растерянная, не узнавая окружающих мест, яркий свет ослеплял ее, и она закрывала глаза руками, жалобно говоря:

— Боже, как я страдаю!

Она жаловалась на боль в висках:

— Где мы? О, какой это отвратительный сон!

— Я не должен был привозить тебя сюда, — сказал Джорджио. — Как я раскаиваюсь, что сделал это.

— Мне трудно встать. Помоги мне.

Он поднял ее за руки. Она зашаталась и ухватилась за него.

— Что с тобой? Чем ты страдаешь? — крикнул Джорджио изменившимся голосом, в паническом ужасе, думая, что с ней начнется припадок здесь, в открытом поле, далеко от всякой помощи. — Что с тобой? Что с тобой?

Он схватил ее в объятия и прижал к своему неистово бьющемуся сердцу.

— Нет… Нет… Ничего, — пролепетала Ипполита, вдруг поняв, чего он боялся, и побледнев как смерть. — Ничего… Немного кружится голова… Это от солнца… Право, ничего.

Губы ее побелели, и она избегала смотреть в глаза возлюбленному. Джорджио никак не мог еще справиться со своим страхом и, кроме того, испытывал острое раскаяние от того, что разбудил в Ипполите постоянные опасения болезни и стыд за эту болезнь. Память напомнила ему слова из письма возлюбленной: «Что, если вдруг болезнь овладеет мной в твоих объятиях! Нет, нет! Я не увижу тебя более, я не хочу тебя видеть!»

Слабым голосом Ипполита сказала:

— Все прошло. Мне лучше. Но страшно хочется пить. Где бы напиться?

— Там, около церкви, в палатках, — ответил Джорджио.

Но она быстро отказалась движением головы.

— Я один схожу туда. Подожди меня здесь.

Ипполита и этого не хотела. Джорджио сказал:

— Пошлем Кола. Он где-нибудь поблизости, я сейчас его позову.

— Да, позови его и поедем в Казальбордино, я там напьюсь. Я могу подождать.

Она оперлась на руку Джорджио. Они пошли вверх по откосу и, достигнув вершины, увидели кишащую народом площадь, белые палатки, красноватую церковь. Вокруг искривленных стволов оливковых деревьев по-прежнему, виднелись неподвижные фигуры вьючных животных. Там, где они раньше сидели, расположилась старуха, по виду лет ста: она как бы застыла, с руками, опущенными на колени, с выглядывающими из-под юбки тощими ногами, белые волосы спускались по ее словно восковым щекам, провалившийся рот казался глубокой морщиной, глаза навсегда скрылись за кровавыми веками, во всем ее существе запечатлелось воспоминание о бесконечных муках.

— Она умерла? — спросила тихо Ипполита, охваченная страхом и благоговением.

Толпа теснилась вокруг храма. Богомольцы с пением кружились под палящими лучами.

Одна из процессий вышла через главные двери и направилась к свободному пространству в предшествии своего креста. Достигнув края площади, мужчины и женщины остановились и повернулись полукругом к церкви — женщины на коленях, мужчины стоя — хоругвь находилась посредине. Они помолились, осеняя себя крестным знамением. Потом испустили громкий общий крик последнего привета храму.