Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

— Что случилось? — спросила Ипполита упавшим голосом, с бледным, поразительно изменившимся лицом.

— Ничего, ничего… солнечный удар, — ответил Джорджио, взяв ее за руку и стараясь увлечь от этого места.

Но Ипполита поняла. Она увидала, как два человека насильно открыли рот припадочного и вставили между зубов ключ, очевидно, чтобы помешать ему искусать свой язык. И она невольно ощутила на своих собственных зубах этот ужасный лязг железа. Инстинктивная дрожь потрясла все ее существо, где «священная болезнь» дремала, грозя пробуждением.

Кола ди Шампанья сказал:

— Там с кем-то приключилась болезнь св. Доната. Не бойтесь.

— Уйдем, уйдем, — настаивал встревоженный, испуганный Джорджио, стараясь увести свою спутницу.

«Что, если она внезапно упадет здесь? — думал он. — Если вдруг с ней случится припадок в толпе».

Он весь застыл от внутреннего холода. Он вспомнил письма из Каронно, те письма, где она в отчаянных выражениях сделала ему признание в своей ужасной болезни. И снова, как тогда, представил он себе «скорченные бледные руки и вырванную прядь волос между пальцами».

— Уйдем! Хочешь войти в церковь?

Она молчала, словно ошеломленная ударом.

— Хочешь войти? — повторил Джорджио, стараясь скрыть свое беспокойство.

Ему хотелось еще спросить: «О чем думаешь ты?» Но он не посмел.

Такой мрачной грустью были полны глаза Ипполиты, что его сердце сжалось, и у него перехватило дыхание. Панический ужас овладел им, он подумал: «А вдруг ее молчание и неподвижность служит признаками начинающегося припадка». Не размышляя, он прошептал:

— Тебе дурно?

И эти испуганные слова, звучащие подозрением, звучащие тайным трепетом, еще увеличили смятение влюбленных.

— Нет, нет, — ответила она с заметной дрожью, исполненная ужаса, прижимаясь к Джорджио, словно ища у него защиты от грозящей опасности.

Стиснутые в толкотне, растерянные, угнетенные, такие же жалкие, как все остальные, так же нуждающиеся в сострадании и помощи, так же сгибающиеся под тяжестью утомленного тела — Джорджио и Ипполита на секунду ощутили полное слияние с этой толпой, где они страдали и трепетали, они на секунду забыли о самих себе перед бездной человеческого горя. Ипполита первая очнулась и взглянула на церковь, на высокую дверь входа, на облака голубоватого дыма, сквозь которые мерцали огоньки свечей над вертящимся людским потоком.

— Войдем, — сказала она сдавленным голосом, не оставляя руки Джорджио.

Кола предупредил, что пройти через главный вход невозможно.

— Но, — прибавил он, — я знаю другие двери. Следуйте за мной.

С большим трудом прокладывали они себе дорогу. Какая-то странная энергия поддерживала их, какое-то слепое упорство толкало вперед, казалось, они заразились фанатизмом кружившихся богомольцев. Джорджио чувствовал, что теряет власть над собой. Нервы его расшатались, и все ощущения стали беспорядочными и приподнятыми.

— Следуйте за мной, — повторил старик, расталкивая толпу локтями и всячески стараясь предохранить своих гостей от толкотни.

Они вошли через боковую дверь в ризницу, где сквозь голубоватый дым виднелись ширмы, увешанные сплошь разными ex voto из воска в память чудес, совершенных Мадонной. Ноги, руки, колени, груди, бесформенные куски, изображающие наросты, язвы и заражения, грубые олицетворения страшных болезней, рисунки кроваво-красных и фиолетовых ран, крикливо выделяющихся на бледном воске — все эти языческие дары, недвижно висящие на четырех высоких ширмах, производили унылое впечатление, внушали ужас и отвращение, вызывали представление о мертвецкой, куда собраны все ампутированные в больнице члены. Груды человеческих тел неподвижно лежали на плитах пола: можно было различить смертельно бледные лица, кровоточащие рты, покрытые пылью лбы, лысые головы, седые волосы. Тут находились почти все старики, сраженные припадком у подножия алтаря, их отнесли сюда и свалили в одну общую кучу, как трупы во время чумы.

Вот еще двое рыдающих людей принесли из церкви старика, голова его моталась из стороны в сторону, то склонялась на плечо, то падала на грудь, на рубашку стекали капли крови из царапин на носу, на губах и на подбородке. За ним неслись отчаянные крики — крики безумцев, умолявших ниспослать им ту милость, которая не коснулась старика.

— Мадонна! Мадонна! Мадонна!

Это был невообразимый вопль, более ужасный, чем вопль человека, сгорающего заживо, без надежды на спасение, более раздирающий, чем вопль потерпевших кораблекрушение и ожидающих неминуемой смерти среди ночных волн.