Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

И Христина умолкла, прислушиваясь к трепету зарождающейся в ее недрах жизни, как бы ожидая в нем получить откровение свыше. Джорджио взял ее за руку, и несколько мгновений брат и сестра сидели рядом неподвижные и безмолвные, придавленные тяжестью рока.

Перед глазами их расстилался запущенный, заросший сад. Высокие прямые кипарисы устремляли к небу свои неподвижные вершины, будто свечи, зажженные по обету. Порыв ветра, изредка пробегая по соседним кустам, помогал осыпаться вянущим розам.

Из дома, то возрастая, то замирая, доносились порой звуки рояля.

«Когда? Когда? Неужели вопрос только в этом? Неужели неизбежно подчиниться их требованиям? Неужели неизбежно вступать в переговоры с этим животным?»

Приближение этого момента вызывало в душе Джорджио безумный ужас. Непобедимое отвращение охватывало его с ног до головы при одной мысли о том, что он вынужден будет остаться с глазу на глаз с этим человеком в запертой комнате.

С каждым днем возрастало его волнение и унизительное сознание полного своего бессилия, он чувствовал, что мать, сестра, все жертвы этого изверга, ожидают от него, как старшего в роду, какого-нибудь энергичного поступка, протеста, защиты. Для чего же они и вызвали его? Какая цель его приезда сюда? С его стороны было бы бессмысленно уехать, не исполнив своего долга. Несомненно, что в самую критическую минуту он, конечно, мог бы исчезнуть не прощаясь, бежать отсюда и затем, в письме, оправдать свой поступок под каким-нибудь благовидным предлогом… В своем безграничном отчаянии он подумывал даже и о таком унизительном способе выхода из своего положения, разбирая его по пунктам, он останавливался на всех воображаемых осложнениях и результатах подобного поступка. Но среди всех этих вымышленных сцен внезапно появлялось перед ним страдальческое, изможденное лицо матери, пробуждая в душе его невыносимые муки раскаяния. С невероятными усилиями тщетно пытался он высечь хоть искру душевной энергии, чтобы, раздув ее в пламя, заставить расправиться с преобладающей частью своего существа, как с последней гадиной. Но такого рода искусственное возбуждение удавалось вызвать лишь ненадолго, и оно оказывалось бессильным подвигнуть его на мужественный поступок.

Тогда он принимался обсуждать положение хладнокровно, подкрепляя свои рассуждения логическими доводами. Он говорил себе: «Чего я достигну? Чему поможет мое вмешательство? Непосильный подвиг, требуемый от меня матерью и остальными, приведет ли он к желаемым результатам? Зачем он нужен?» И, не находя в себе необходимой энергии для выполнения своей миссии, бессильный возбудить себя к желанному протесту, Джорджио прибег к иному способу: он стал пытаться доказать себе всю бесполезность требуемого от него подвига. «К чему приведет наш разговор? Ни к чему, конечно. Судя по характеру отца, разговор этот примет или характер ссоры, или же бесполезного резонерства. В первом случае от проклятий и оскорблений отца я растеряюсь. Во втором — у отца всегда найдется под рукой масса аргументов, чтобы убедить меня в своей невинности или же в неизбежности своего безнравственного образа жизни, — в последнем случае я также растеряюсь. Дело непоправимо. Порок, гнездящийся в самой натуре человека, — неистребим. В возрасте моего отца люди уже не исправляются; дурные привычки не искореняются. Любовница и дети существуют у него уже с давних пор. Какими же доводами могу я убедить его бросить их? Какими доводами заставлю оторваться от своих привязанностей? Вчера я видел эту женщину. Достаточно взглянуть на нее, чтобы убедиться, что она не выпустит человека, раз он попался в ее когти. До самой смерти своей он останется в ее власти. Дело, безусловно, непоправимо. Наконец, тут приходится считаться и с детьми, с их правами! А после всего, что было, неужели же возможно полное примирение между отцом и матерью? Да никогда. Следовательно, все, что бы я ни предпринял, окажется бесполезным.

Что же дальше?.. Остается материальный вопрос, вопрос о хищении, о разорении семьи. Не могу же я, живя вдали, привести в порядок дела. Здесь необходим постоянный надзор за хозяйством, и один только Диего способен этим заняться. Надо будет поговорить с Диего, постараться убедить его… В конце концов в данную минуту самой настоятельной необходимостью является приданое Камиллы. Это обстоятельство, несомненно, более всего волнует Альберта, вот самый несносный из моих клиентов! Но, может быть, мне не так трудно будет его удовлетворить!»