Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Такие благочестивые разговоры вели между собой Анна и брат Мансуэто, когда приближались к устью Алепто. Река катила свои весенние воды среди полей, покрытых стеблями еще не распустившегося жигунца. И капуцин стал рассказывать о храме Царицы Небесной, когда в праздник святого Иоанна богомольцы одевают на головы венки из жигунца, ночью ходят к реке Джицио провожать воды с веселыми песнями.

Анна сняла башмаки, чтобы перейти реку вброд. Она чувствовала теперь, что всей душой полюбила эти деревья, эти травы, животных и все то, что освятила католическая церковь. И в глубине ее наивного и бесхитростного сердца пустил глубокие ростки инстинкт идолопоклонства.

Спустя несколько месяцев в стране распространилась эпидемия холеры, смертность была громадная. Анна стала ухаживать за бедными больными. Брат Мансуэто умер, к величайшему огорчению Анны. В 1866 году, в годовщину праздника, она решила уйти навсегда, так как видела во сне чуть ли не каждую ночь святого Томмазо, который велел ей отправиться к святым местам. Она взяла свою черепаху, свои платья и сбережения и с плачем поцеловала руки донны Кристины. На этот раз она уехала в телеге с двумя нищими-монахами.

В Ортоне она снова поселилась в доме разбитого параличом дяди. Спать ей пришлось на соломе, пищей ей служили хлеб и овощи. Все дни она проводила в церкви, предаваясь горячей молитве, ее мысль способна была сосредоточиться только на созерцании религиозных обрядов, на обожании священных символов и представлении себе рая. Она вся была охвачена божественной благодатью и вся отдалась божественной страсти, которую непрестанно поддерживали в ней священники своими обрядами и проповедями. Она понимала только этот язык торжественных богослужений, когда сердце преисполняется миром и из глаз льются невыразимо-отрадные слезы…

Она глубоко страдала, видя царившую в доме нищету, она не произносила ни слова жалобы, упрека или угрозы. Розария постепенно вытянула у нее все сбережения, и скоро Анна начала голодать. Хозяйка стала притеснять ее, ругать скверными словами и жестоко преследовать черепаху. Старый паралитик уже не мог говорить, а только хрипло мычал, раскрывая рот, из которого высовывался дрожащий язык и беспрерывно текли слюни. В один прекрасный день, когда жена пила около него водку и отказалась дать ему стаканчик, он с трудом поднялся с кресла и пустился было вслед за бросившейся бежать супругой. Ноги у него подкашивались и едва передвигались. Вдруг он ускорил шаги, нагнулся всем корпусом вперед, запрыгал мелкими шажками, словно кто-то сильно подтолкнул его сзади, и упал замертво лицом вниз у самого края лестницы.

Анну стала тяготить жизнь в этом доме. Она взяла свою черепаху и отправилась просить убежища у донны Вероники Монтеферранте. Так как бедная женщина в последнее время оказала несколько услуг монастырю, то настоятельница сжалилась над ней и приняла ее, возложив на Анну обязанности послушницы.

Хотя Анна не была пострижена, но она носила монастырское платье: черную мантию, нагрудник и чепец с белыми ленточками. Ей казалось, что она в этом одеянии святая. В первое время, когда ветер колыхал вокруг ее головы ленточки, вся кровь у нее волновалась, и сердце радостно трепетало.

Когда солнечный свет, отражаясь в этих ленточках, оттенял снежную белизну ее лица, ей казалось порой, что ее озаряет мистический блеск.

С течением времени она все чаще и чаще впадала в религиозный экстаз. То и дело слышались ей ангельские голоса, отдаленные звуки органа и другие звуки, недоступные слуху других людей. В роще являлись ей светлые образы и чудились ароматы рая.

Весь монастырь был объят священным ужасом: казалось, будто проявилась какая-то скрытая мощь, настало время сверхъестественных событий. Из предосторожности новую послушницу освободили от всяких служебных обязанностей и стали наблюдать за ней, за ее словами и даже за взглядами, придавая всему суеверный смысл. Так начала расцветать легенда о том, что в монастыре находится святая.

В середине февраля 1873 года голос Анны стал особенно глухим и глубоким. Спустя некоторое время, она вдруг утратила способность речи.

Это неожиданное событие испугало набожных монахинь. Все они, окружив онемевшую послушницу, с мистическим ужасом наблюдали за ее исступленными жестами, неопределенными движениями безмолвных губ, неподвижными глазами, из которых струились обильные слезы. Черты лица немощной, изможденные продолжительным постом, отличались теперь необыкновенной рельефностью. Лицо стало белее слоновой кости, и все нити вен и артерий словно обнажились, наводя своим биением трепет на робкие души монахинь.