Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

— Мыс! — вдруг подсказал Джорджио его тайный внутренний голос, в то время как взгляды его блуждали по высоте, увенчанной прямыми оливами.

Сияние угасло. Далекий город затих, еще светясь во мраке своими огнями. Среди тишины Джорджио различал тиканье часов и ритмичные, отдаленные удары цепов. Но теперь он овладел собой, чувствовал себя сильным и твердым.

— Хочешь немного пройтись? — предложил он Ипполите лишь слегка дрогнувшим голосом. — Мы пойдем на открытое место, ляжем на траву и будем вдыхать свежий воздух. Взгляни — ночь так светла, точно в полнолуние.

— Нет. Останемся здесь, — ответила она лениво.

— Еще не поздно. Разве тебе уже хочется спать? Ты знаешь, я не могу рано ложиться, я не засыпаю и мучаюсь… Мне бы хотелось прогуляться. Пойдем, не ленись. Ты можешь идти без стеснения, так, как есть…

— Нет, нет, останемся здесь.

Она снова обвила его шею своими обнаженными руками, полная истомы, охваченная жаждой ласк.

— Останемся здесь.

— Пойдем на диван. Пойдем…

Она пыталась отуманить его, увлечь, сжигаемая желанием, все более и более обостряющимся по мере сопротивления Джорджио. Она была жгуче прекрасна. Ее красота зажглась пламенем. Гибкое, как змея, тело трепетало под прозрачной тканью одежды. Громадные черные глаза очаровывали и манили к блаженству упоения. Она являлась олицетворением ликующего сладострастия и как бы повторяла Джорджио: «Я всегда остаюсь непобежденной… Я сильнее твоих мыслей… Запах моего тела способен разрушить мир, созданный тобой…»

— Нет, нет, не хочу! — воскликнул Джорджио, хватая ее за кисти рук почти со злобной решимостью.

— Ах, ты не хочешь? — протянула она насмешливо, забавляясь борьбой, неспособная в эту минуту отказаться от своего каприза.

Он пожалел о сорвавшемся с его уст резком отказе. Чтобы заманить ее в западню, надо было казаться ласковым и покорным, изображать страсть и нежность. Потом, конечно, он сумеет уговорить ее на ночную прогулку — на последнюю прогулку. Но, с другой стороны, он чувствовал полнейшую невозможность растрачивать в ее объятиях мимолетную нервную энергию, необходимую для предстоящего «акта».

— Ах, вот как! Ты не хочешь? — повторила она, обвиваясь вокруг него и близко-близко заглядывая в его глаза с выражением сдержанной ярости. Джорджио позволил увлечь себя в комнату. И они, обнявшись, упали на диван. Тогда все хищное сладострастие Женщины-Врага обрушилось на того, кого она считала уже побежденным. Она распустила волосы, сбросила платье, обдавая его запахом своего тела, словно ароматный одурманивающий цветок. Она, казалось, знала, что ей надо обезоружить этого человека, возбудить его и сломать, лишить его возможности нанести ей вред.

Джорджио чувствовал себя погибшим. Последним, сверхъестественным усилием он вырвался из объятий Ипполиты, и опрокинул навзничь Женщину-Разрушительницу…

Она отталкивала его, кричала:

— Довольно! Довольно! Пусти меня!

Но он не оставлял ее, несмотря на свое отвращение перед этой корчившейся женщиной. Вся грязно-низменная сторона пола открылась его глазам.

— Довольно! Довольно! Пусти меня!

И вдруг она разразилась нервным смехом, исступленным, неудержимым, зловещим, как смех безумной.

В испуге Джорджио оставил ее. Он смотрел на нее с явным ужасом, думая: «Неужели она сошла с ума».

Ипполита смеялась, смеялась, смеялась, извиваясь, закрывая руками лицо, кусая свои пальцы, сотрясаясь всем телом, она смеялась, смеялась помимо своей воли, без конца. Иногда она на минуту затихала, но потом начинала смеяться с еще сильнейшим исступлением. Ничто не могло быть более зловещим, нежели этот безумный смех среди безмолвия ночи.

— Не пугайся! Не пугайся, — говорила она в перерывах при виде смущенного, испуганного лица Джорджио. — Я успокаиваюсь. Уйди, прошу тебя.

Он вышел на балкон словно во сне. Но его мысли сохраняли полную ясность, и мозг деятельно работал. Все его чувства, все поступки принимали в его глазах нереальную форму сновидений и в то же время приобретали глубокое значение символов. Еще он слышал позади себя с трудом сдерживаемый смех Ипполиты, еще ощущал низость животных ласк, видел красоту летнего вечера, но теперь он уже знал, что должно было произойти.

Смех затих. Снова среди тишины тикали часы, и ударяли вдали цепы. Стон, раздавшийся из дома стариков, заставил его вздрогнуть, это начались муки родов.

«Все должно свершиться!» — подумал он. И, повернувшись, твердым шагом переступил порог.