Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Потом она обратилась к Джорджио:

— Ну, что же теперь?

Какой-то служащий на станции сообщил им:

— Поезд в Checcina отходит в половине пятого.

— Все устраивается, — сказала Ипполита. — Сейчас половина третьего. Объявляю тебе, что с этой минуты мне принадлежит руководящая власть в нашем путешествии. Ты должен слушаться. Ну, мой милый маленький Джорджио, держись ближе ко мне. Берегись, как бы не потеряться.

Она говорила с ним шутливо, точно с ребенком. Обоим было весело.

— Где же Segni? Где же Paliano?

Никакого селения не заметно вокруг. Низкие холмы слабо зеленели под серым небом. Около рельс единственное дерево, чахлое, искривленное, покачивалось в сырой мгле.

Моросило, и двое заблудившихся укрылись в маленькой комнатке при станции, где имелся даже камин, хотя без огня. На одной из стен висели обрывки старой географической карты, испещренной черными линиями, на другой виднелся квадратный картон-реклама какого-то эликсира.

Против камина, утратившего всякое воспоминание об огне, стоял диван, покрытый клеенкой, и через тысячу отверстий обнажал свою мочальную душу.

— Посмотри, — вскричала Ипполита, читая Бедекер. — В Segni есть гостиница Gaetanino.

Это название рассмешило их.

— Почему бы нам не закурить? — сказал Джорджио. — Теперь три. В этот час два года тому назад я готовился войти в часовню…

Снова воспоминания этого важного дня вставали перед ними. Некоторое время они курили молча, прислушиваясь к усиливающемуся дождю. Через тусклые стекла видно было, как чахлое деревцо сгибалось под бурей.

— Моя любовь началась раньше твоей, — произнес Джорджио. — Она родилась еще до того дня.

Ипполита протестовала.

А он, завороженный глубоким очарованием невозвратно ушедших дней, продолжал ласкающим голосом:

— Я еще сейчас вижу тебя, как ты прошла в первый раз. Дивное, неизгладимое впечатление! Наступал вечер, зажигались огни, улицы тонули в голубоватой мгле… Я стоял один перед витринами Алинари. Смотрел на лица, но едва различал их. Странное состояние: немного усталости, больше грусти и какое-то неясное стремление к идеальному. В тот вечер я страстно жаждал поэзии, парения духа, чего-нибудь интеллектуального и утонченного… Было ли это предчувствие?

Он замолчал, но Ипполита не заговаривала, ожидая, что он продолжит, испытывая невыразимое наслаждение слушать его среди легких волн дыма, словно одевающего новой дымкой туманные воспоминания.

— Это было в феврале. Заметь, именно в те дни я посетил Orvieto. Кажется, и к Алинари-то я шел, чтоб спросить фотографию Ковчега с мощами. И ты прошла… С тех пор только 2 или 3 раза, не более 2-х или 3-х раз, видел я тебя такой бледной, той — особенной — бледностью. Ты не можешь себе представить, Ипполита, как ты была бледна. Никогда не видел я ничего подобного. Я думал: «Неужели эта женщина может держаться на ногах? В ее жилах, по-видимому, не осталось ни одной капли крови». Сверхъестественная бледность придавала тебе вид неземного существа среди волн лазури, наполнявших улицу. Я не обратил внимания на сопровождавшего тебя мужчину, я не хотел идти вслед за тобой, ты не бросила мне даже взгляда. Помню еще подробность: пройдя несколько шагов, ты остановилась, потому что фонарщик заграждал тротуар. Я так и вижу отблеск огонька, засветившегося на верхушке лестницы, вижу вспыхнувший в фонаре газ, заливший тебя светом…

Ипполита улыбнулась не без легкой грусти, той грусти, что сжимает сердце женщины, когда она смотрит на свой портрет минувших дней.

— Да, я была бледна, — сказала она. — Лишь за несколько недель до того я встала с постели после трех месяцев болезни. Я видела смерть лицом к лицу.

Резкий порыв дождя ударил в стекла. Видно было, как маленькое деревце зашаталось, почти закружилось, словно под властью чьей-то руки, желавшей его вырвать с корнем.

В течение нескольких минут они смотрели на эту яростную борьбу, принявшую жуткое сходство с жизнью, среди мертвенной, обнаженной равнодушной природы. Ипполита испытывала почти жалость. Воображаемое страдание деревца напоминало ей их собственные страдания. Они представляли себе мысленно пустынное пространство вокруг здания станции, этого жалкого здания, мимо которого время от времени пролетал поезд, наполненный разнородными путешественниками, таящими в себе разнородные тревоги и заботы. Печальные образы сменялись в их воображении — мимолетные, навеянные тем же самым, на что, минуту назад, они смотрели веселыми взорами. И когда образы рассеялись, и сознание, перестав следить за ними, ушло вглубь — Ипполита и Джорджио ощутили единую невыразимую муку — сожаление о невозвратно минувших днях. За их любовью стояло долгое прошлое: их любовь тянула за собой из глубин отлетевшего времени громадную темную сеть трупов.