Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

— Возьми его себе! Бери его! — вырвалось у нее, и она стала отбиваться от сестры, отталкивать ее. — Прогони нас отсюда, прогони нас прочь.

Она легла грудью на постель, судорожно рыдая, прижавшись лицом к лицу Тяпы.

— Мы уйдем отсюда, уйдем, туда, туда, куда глаза глядят, одни, ножками…

Успокоенная обещаниями, ласками, убаюканная, она поддалась наконец усталости, заснула. Еще на ресницах блестела одна слезинка, и рыдания, все более и более слабые, изредка подступали к горлу. Тяпа тоже заснула на той же подушке без укачивания, без угроз пожаловаться Буке. Ножницы висели у изголовья на цепочке, поблескивая сталью и золотом. «О, усталость, усталость, убаюкай и меня!» — вздыхала в своем сердце Изабелла, истомленная горем, положив голову на край маленькой чистой постели. Она поочередно то смирялась, то возмущалась. Ей начинало казаться, что скоро заснет; и поверхности ее тела выступали, представляясь ей чем-то материальным, какой-то упругой массой, к которой ей хотелось прижаться лбом и глазами. И вдруг открывалась какая-то щель вроде тех трещин, которые ежеминутно попадались им во время их ужасного путешествия; она расширялась и делалась пещерой, пропастью, движущейся бездной, из которой вырастали все ее мысли, все ее страхи и вся тоска. И от сна оставались одни только беспорядочные видения, которых она не могла рассеять, как ни старалась мигать глазами. Ей представилась одна из тех женщин, которых она видела у белой стены за шитьем; она тоже положила голову на край постели, широко раскрытыми глазами вглядываясь в полумрак, и от ее полосатого передника доносился какой-то зловещий запах.

Измученная бессонницей, обливаясь потом, подняла Изабелла голову; и ее движение прошло перед ее глазами как в зеркале. Она ощущала в себе странное чувство раздвоения. Она как будто извлекала себя из себя самой. Затем из ее собственной субстанции образовывались какие-то чудовищные образы, как ночные кошмары, вызываемые некоторого рода болезнями и служащие симптомами для определения последних. И тишина казалась чем-то обманчивым; неуловимыми проносились как будто звуки, которые тотчас же меняли свой характер, когда к ним начинала она прислушиваться. Повторялись звуки, похожие на звуки шагов, на шаги человека, еле слышно, но неотвязчиво идущего сзади, и создавался образ хищного зверя, без устали двигающегося взад и вперед по клетке на своих гибких, напряженных лапах.

«Кто там ходит? Куда идет?» — в галлюцинации своих чувств, в смутном шуме, ощущавшемся в висках, она не в состоянии была определить, откуда брались эти звуки. Зарождались ли они внутри нее самой? в ее больном мозгу? Ей пришли на память слова Лунеллы: «Приходится нам уходить отсюда… идти ножками, куда глаза глядят». Снова охватил ее ледяной ужас. Она испугалась за свой рассудок, испугалась, чтобы этот звук шагов не оказался симптомом сумасшествия, чтобы ей не пришлось слышать его до самой смерти, чтобы не пришлось ей до самой смерти чувствовать в себе присутствие какого-то существа, которое идет, идет без устали. Опять представилась женщина с полосатым передником, с рыжеватыми, гладко причесанными волосами, с шелушащейся кожей, с глазами альбиноски. «Идти, идти…»

Вскочила на пол, обхватила голову руками. Шаги слышались явственнее: теперь уже над ней. Тогда она взглянула на потолок, по которому колыхались тени от лампады. И вдруг вспомнила и поняла. Над ней находилась комната Ваны. Шаги эти принадлежали Ване. Там наверху была Вана — она не находила себе покоя.

И неудержимое желание овладело ею. «Я должна пойти к ней. Я должна ее видеть. Она сейчас одна? Или с Альдо?» Затем безумная мысль промелькнула в ней, она почувствовала приступ бешеной ревности. Перед ней встал образ Паоло. «Я, наверное, схожу с ума». И ей показалось, что она может решиться на какие угодно муки, лишь бы не оставаться больше наедине с собой при подобном расстройстве своего рассудка. Ей показалось, что ей не овладеть больше частью своей души, если она не вырвет ее силой из захвативших ее рук.

Подошла опять к маленькой кроватке, нагнулась, прислушалась. Лунелла спала таким глубоким сном, что он производил впечатление большого горя, сменившегося глубоким забытьем. «Бедняжка! Она до завтра не проснется, не позовет к себе. А если вдруг проснется и позовет меня, а меня не будет близко? Что подумает она? Ах, сестренка, сестренка, сколько в тебе пылкости и горечи, сколько презрения и деспотизма! Для тебя тоже, как для Изы, душа станет твоей отравой!» Постояла минутку. Переступила порог, вошла в свою комнату. В окне увидала немые зарницы, вдохнула запах жасминов, услышала визг флюгера. Белая огневая слеза выкатилась, протекла и пропала.