Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

— Что я могу сделать для ее спасения? — спросил он. — Как вы думаете, помогло ли бы ей, если бы она увидала меня?

Врач задумался.

— Говорите без всякого стеснения. Не жалейте меня. Прошу вас. Когда больная избегает произносить имя того, кто заставляет ее истекать кровью, — отвечал с грустью и жалостью человек, у которого была такая широкая рука, — чье имя она умалчивает?

— Мое. Вы правы.

Наступило тягостное молчание.

— Что произошло с того часа, как она вышла одна из дому, и до того, как она вернулась в сопровождении двух незнакомцев? — спросил врач, глядя ему прямо в светлые глаза. — Можете вы рассказать мне это?

Паоло рассказал ему все, что сам знал, ничего не утаивая.

— Теперь мне стало ясно многое, — сказал врач, — и между прочим одно, самое важное обстоятельство. Больная убеждена, что она сделалась жертвой мести со стороны «этого одного» и что, когда сопровождавшие ее люди колотили в дверь, этот один находился за дверью, слышал все оскорбления, и радовался ее позору, и не открыл двери.

Паоло вскочил на ноги, дрожа всеми членами тела.

— Значит, она меня ненавидит.

— Я замечаю, что с часу на час отвращение ее становится все более острым и принимает все более грубые формы. Сегодня утром во время приступа бреда она в первый раз произнесла слог за слогом то бесстыдное слово, которым, по ее словам, вы ее запятнали.

Паоло не в силах был перенести настойчивого взгляда этих ясных глаз и не мог произнести ни звука, ни крика в свое оправдание. Но он принял роковую неизбежность зла, которую несчастная страдалица причиняла ему и в любви, и в безумии, и в смерти. И смолк, и со своей одинокой душой обратился к своему суровому безмолвию, и отразился в нем, как в черном мраморе.

На третий день к нему явилась опять та скользкая как угорь личность со слащавым голосом и бегающими глазками. Он пришел сообщить ему результаты своих последующих поисков.

Он за все время своего посещения ни разу не присел и говорил тихим голосом.

— Во вторник днем около шести часов даму видели на ступенях Сан-Фиренце. Указание на площадь Ацельо, сделанное по ошибке лакеем, который, может быть, был введен в заблуждение извозчиком, оказалось ложным и только направило на ложные следы. Все приключение разыгралось на площади Сан-Фиренце около половины седьмого. Походив некоторое время в сильном волнении по площади, дама вошла в маленькую дверь, ведущую в церковь. Когда вышла оттуда, взяла карету и дала адрес Борго дельи Альбицци. На полдороге раздумала и приказала ехать обратно. Снова остановилась перед церковью и вошла в ту же самую дверь. Когда она вышла оттуда вторично, было уже темно. В это время к ней подошел и заговорил с ней высокий худощавый мужчина. Последний кликнул своего товарища и объявил, что он полицейский агент. И после того оба они посадили даму в другую карету и повезли ее туда, где произошла сцена, описанная лакеем м-с Кульмер. За несколько минут до половины девятого они снова посадили даму в карету и начали кружить с ней по городу, дожидаясь, пока она не назовет своего имени и не даст своего настоящего адреса. Проезжая через площадь Веккария, они остановились возле кафе. Вышли из кареты, сели за один из столиков. Дама выпила что-то, ее спутники тоже выпили. Сколько времени пробыли они там, неизвестно. Один из них, худощавый, говорил: «Я не оставлю ее до тех пор, пока не отвезу ее домой, пока не узнаю, кто она, где живет». По-видимому, в конце концов, часов около десяти, дама дала адрес Борго дельи Альбицци. Худощавый (другой мужчина все время молчал) объявил себя агентом и дал швейцару расписаться на каком-то маленьком клочке бумаги. Дама, совсем потерявши рассудок, кинулась бежать по лестнице и скрылась из глаз. Двое незнакомцев удалились. Самые тщательные розыски, направленные к тому, чтобы найти среди агентов вышеупомянутых субъектов, не привели ни к чему. Никакого доклада по этому поводу не поступало в квестуру. Я думаю, что мужчина этот был какой-нибудь дерзкий мошенник, рассчитывавший получить выкуп. Но, во всяком случае, розыски будут продолжаться.

И полицейской посланец ушел со своими обычными вежливыми и вкрадчивыми манерами.

Паоло Тарзис представил себе грязное кафе; представил себе Изабеллу Ингирами — это олицетворение прелести и изящества, эту большую сумеречную бабочку, которая превзошла своей легкостью летний воздух, ту самую, которая обладала способностью в одно мгновение изваять себя из массы своей субстанции, как какую-нибудь строгого стиля статую, подобную великой микеланджеловской Авроре, — ее-то он должен был представить себе в обществе двух скверных рож, перед грязным стаканом, в котором она мочила свои пылающие губы…