Жорж Санд - Нанон

Эмильен, несмотря на обычную мягкость и терпеливость, был столь решителен, повинуясь голосу долга, что господин Костежу уступил и указал ему дорогу, которую Луиза и госпожа Монтифо избрали, чтобы добраться до Вандеи. Он обнял меня, сел снова в экипаж, который привез нас сюда, и уехал, даже не войдя в дом своих отцов, даже не взглянув на него.

Мне удалось успокоить госпожу Костежу касательно душевного состояния ее сына; ему самому удалось убедить ее за ужином, что он утомлен, разбит, но совершенно спокоен и что, ежели бы Луиза возвратилась, при виде ее он совсем бы не взволновался.

Он так владел собою, что ему удалось и меня уверить в этом. Он рано покинул нас, сославшись на то, что до смерти хочет спать и что, когда выспится, от его горя и гнева не останется и следа.

Госпожа Костежу попросила меня ночевать в ее комнате. Ей надобно было выговориться, рассказать про Луизу, пожаловаться на беспримерную суровость старой вандеянки, на ее надменный тон, пренебрежение, дерзость, против которых Луиза, смущенная и словно оцепеневшая, не имела мужества возвысить голос.

— А между тем Луиза любит вашего сына, — сказала я, — ;,на призналась мне в этом, и теперь, чтобы хоть немного оправдать ее, я выдам эту тайну.

— Она любила его, — возразила она, — да, я тоже так думала, но сейчас она краснеет при мысли об этом, и скоро в том ханжеском краю, куда ее увезли, она исповедуется в своей любви как в преступлении. Она примет покаяние, чтобы очиститься от этой скверны. Вот как ее сердце отблагодарило нас за всю нашу доброту к ней, за нашу ласку, баловство и заботы. О, бедный мой сын, пусть его излечит презрение!

Среди жалоб она и уснула, я же не сомкнула глаз. Я спрашивала себя, в самом ли деле презрение излечивает от страстной любви. Я не знала. У меня не было опыта. Я никогда не испытала жестокой необходимости презирать любимое существо. Смятенная душа такого человека, как господин Костежу, была для меня непостижима. В нем уживались столь несоизмеримые противоречия! Я припоминала его строгость, более того — неумолимость в политических делах, и в то же время великодушную жалость к жертвам террора, а его ненависть к дворянам и любовь к Луизе казались мне загадочной непоследовательностью.

Было уже около двух часов, когда я начала дремать, но тут госпожа Костежу, не просыпаясь, громко и горестно произнесла имя сына. Я поспешила разбудить ее от дурного сна.

— Да, да, — сказала она, приподымаясь, — ужасный кошмар! Я видела, будто мой сын падает в море с высокого обрыва. Лучше было бы и не спать вовсе!

Но так как прошлую ночь госпожа Костежу провела в разговорах с сыном об их общих заботах, она вновь откинулась на подушки и заснула. Немного погодя она опять заговорила, и среди невнятных слов я уловила жалобную мольбу.

— Помогите ему, не покидайте его!

Мной овладел суеверный страх.

«Кто знает, — спрашивала я себя, — не ощущает ли бедная мать какую-то великую опасность, грозящую ее сыну? А вдруг у него приступ отчаяния? А если в это самое мгновение, когда мы считаем, что он спит, он борется с соблазном самоубийства?»

Этажом ниже кто-то растворил окно. Я посмотрела на госпожу Костежу, она вздрогнула, но не проснулась. Затаив дыхание, я прислушалась — кто-то ходил под нами, в комнате господина Костежу. Значит, он не спит? Всегда ли он поднимается так рано? Терзаемая каким-то неясным беспокойство!) я поспешно оделась и бесшумно спустилась во второй этаж Прильнула ухом к двери господина Костежу. Все было вновь погружено в молчание. Я уже собиралась вернуться в спальню когда услышала шаги в первом этаже. Я спустилась — на этот раз к дверям, выходившим в сад, которые кто-то только что открывал. Всмотревшись, я увидела господина Костежу, уходившего в глубь парка. Я пошла следом, решив охранять его, не спускать с него глаз.

Он широко шагал, разводя руками, словно оратор, но не произнося ни слова. Я подошла ближе; он не взглянул в мою сторону, меня испугал его потерянный вид, его глаза, запавшие и сверкающие, которые словно бы видели что-то скрытое от меня. Была ли то привычка разучивать таким образом речи? А может, приступ горячки? Он ушел в самую глубь парка, который заканчивался площадкой, круто обрывающейся над рекой с глубокой запрудой, и в этом опасном месте продолжал жестикулировать, все приближаясь к сломанному парапету, каш будто не понимал, где находится. Рискуя помешать этим усилиям, быть может даже спасительным для него, я стремительно подошла к нему, крепко схватила за руку и заставили повернуть назад.