Джек Керуак - На дороге

– Мне нравятся парни, которым нравится работать.

– Тогда я как раз для вас, – ответил Эдди, но насчет себя я вовсе не был уверен. Просто не буду спать, решил я. Так много других интересных дел.

На следующее утро Эдди там появился; я – нет. У меня была постель, а Мэйджор покупал еду в ледник, и за это я ему готовил и мыл посуду. А сам тем временем полностью встревал во всё. Однажды вечером Роулинсы устроили у себя большую попойку. Мама-Роулинс уехала путешествовать. Рэй обзвонил всех, кого знал, и сказал, чтобы принесли виски; потом прошелся по девочкам у себя в записной книжке. С ними он заставил разговаривать, в основном, меня. Объявилась целая куча девчонок. Я позвонил Карло узнать, что сейчас делает Дин. Тот должен был приехать к Карло в три часа ночи. После попойки я отправился туда.

Квартира Карло находилась в подвале старого кирпичного дома-меблирашки на Грант-стрит возле церкви. Надо было зайти в проулок, спуститься по каким-то ступенькам, открыть рассохшуюся дверь и пройти через что-то вроде погреба, чтобы оказаться у его фанерной перегородки. Комната походила на келью русского отшельника: кровать, свеча горит, из каменных стен сочится влага, да еще висит какая-то безумная самодельная икона, его произведение. Он читал мне свои стихи. Те назывались «Денверская Хандра». Карло утром проснулся и услышал, как на улице возле его кельи вякают «вульгарные голуби»; он увидел, как на ветвях качаются «печальные соловьи», и те напомнили ему о матери. Серая пелена опустилась на город. Горы, величественные Скалистые Горы, которые видны на западе из любой части города, были сделаны из «папье-маше». Вселенная целиком спятила, окосела и стала крайне странной. Он писал о том, что Дин – «дитя радуги», он носит источник своих мук в терзаемом агонией приапусе. Он называл его «Эдиповым Эдди», которому приходится «соскабливать чуингам с оконных стекол». Он сидел в своем подвале и размышлял над огромной тетрадкой, куда заносил все, что происходило каждый день, – все, что сделал и сказал Дин.

Дин пришел по расписанию.

– Все четко, – объявил он. – Развожусь с Мэрилу и женюсь на Камилле, и мы с нею едем жить в Сан-Франциско. Но только после того, как мы с тобой, дорогой Карло, съездим в Техас врубимся в Старого Быка Ли, в этого клёвого гада, которого я никогда не видел, а вы двое о нем мне все уши прожужжали, а только потом я поеду в Сан-Фран.

Затем они приступили к делу. Скрестив ноги, они уселись на кровать и уставились друг на друга. Я скрючился на ближайшем стуле и увидел, как они это делают. Начинали с какой-то абстрактной мысли, обсудили ее, напомнили друг другу еще про что-то отвлеченное, позабытое за суетой событий; Дин извинился, но пообещал, что сможет вернуться к этому разговору и хорошенько с ним управиться, присовокупив примеры.

Карло сказал:

– Как раз когда мы пересекали Вазее, я хотел сказать тебе о том, что чувствую по части твоей одержимости карликами, и вот как раз тогда, помнишь, ты показал на того старого бродягу в мешковатых штанах и сказал, что он вылитый твой отец?

– Да, да, конечно, помню; и не только это, там начался мой собственный поток, что-то настолько дикое, что я должен был тебе рассказать, я совсем забыл, а сейчас вот ты мне напомнил… – И родились еще две новых темы. Они и их перемололи. Потом Карло спросил Дина, честен ли, тот, и в особенности – честен ли тот с ним в глубине своей души.

– Почему ты опять об этом?

– Я хочу знать одну последнюю вещь…

– Но вот, дорогой Сал, ты вот слушаешь, ты там сидишь – давай спросим Сала. Что он скажет?

И я сказал:

– Эта последняя вещь – то, чего ты не добьешься, Карло. Никто не может добиться этой последней вещи. Мы продолжаем жить в надеждах пойматъ ее раз и навсегда.

– Нет, нет, нет, ты говоришь совершеннейшую чушь, это шикарная романтика Вулфа! – сказал Карло.

А Дин сказал:

– Я совсем не это имел в виду, но пусть уж у Сала будет свое собственное мнение, и на самом деле, как ты думаешь, Карло, ведь в этом есть какое-то достоинство – как он там сидит и врубается в нас, этот ненормальный приехал через всю страну, – старик Сал не скажет, ни за что не скажет.

– Дело не в том, что я не скажу, – запротестовал я. – Я просто не знаю, к чему вы оба клоните или к чему стремитесь. Я знаю, что это чересчур для всякого.

– Все, что ты говоришь, негативно.

– Тогда чего же вы хотите?

– Скажи ему.

– Нет, ты скажи.

– Нечего говорить, – сказал я и рассмеялся. На мне была шляпа Карло. Я натянул ее на глаза. – Я хочу спать.