Джек Керуак - На дороге

– А Инез? – спросил я. – Что произошло в Нью-Йорке?

– Официально, Сал, эта поездка – получить мексиканский развод, что дешевле и быстрее, чем какой-либо другой. У меня, наконец, есть согласие Камиллы, все четко, все прекрасно, все мило, и мы знаем, что мы теперь ни о чем абсолютно не беспокоимся, разве не так, Сал?

Ну ладно, я всегда готов идти за Дином, поэтому мы перетусовались согласно новым планам и организовали грандиозную ночь – то было незабываемо. Пьянка проходила в доме брата Эда Данкеля. Двое других его братьев – шоферы автобуса. Они сидели, с почтением взирая на все, что происходит. Стол накрыли очень миленько – торт и напитки. Эд Данкель выглядел счастливым и преуспевающим.

– Ну, а у тебя с Галатеей теперь все улажено?

– Да, сэр, – ответил Эд. – Конечно, всё. Я собираюсь поступать в денверский увивер – мы с Роем вместе.

– И чем вы собираетесь заниматься?

– О, социологией, ну и вот в этой области, короче. Слушай, а Дин с каждым годом все больше с ума сходит, верно?

– Еще как.

Галатея Данкель тоже там была. Она пыталась с кем-то поговорить, но Дин захватил всеобщее внимание. Он стоял и актерствовал передо мной, Шепардом, Тимом и Бэйб – мы рядком сидели на кухонных табуретках вдоль стенки. За ним нервно возвышался Эд Данкель. Его бедного брата оттеснили куда-то назад.

– Хоп! хоп! – говорил Дин, дергая себя за рубашку, потирая живот и подпрыгивая. – Ага, ну это… мы сейчас все вместе, а годы соответственно укатились назад, но вы же видите: никто из нас, на самом деле, не изменился, вот что так изумительно – это дол-го-… долго-вре-мен-ность… а в действительности, чтобы доказать это, у меня тут есть колода карт, с помощью которой я могу предсказывать разнообразное будущее. – То была его неприличная колода. Дороти Джонсон и Рэй чопорно сидели в углу. Это была скорбная вечеринка. Затем Дин вдруг затих, сел на табуретку между Стэном и мной и уставился прямо перед собой с окаменевшим выражением собачьего удивления на лице, и не обращал ни на кого внимания. Он просто на какое-то мгновение исчез, чтобы скопить побольшие энергии. Если бы его тронули, он закачался бы, как валун, уравновешенный на одном-единственном камушке на краю утеса. Он мог рухнуть вниз, он мог просто качаться себе дальше. Потом валун взорвался и весь расцвел, его лицо осветилось милейшей улыбкой, он огляделся, будто только что проснулся, и сказал:

– Ах, взгляните только на этих славных людей, что сидят здесь со мною. Ну не клево ли? Сал, слушай, я как-то сказал Мину, слушай… эррг, ах, да! – Он встал и прошелся по комнате, протянул руку одному из водителей автобуса, что были в компании: – Здрасьте. Меня зовут Дин Мориарти. Да, я хорошо вас помню. У вас все в порядке? Ну-ну. Посмотрите, что за милый тортик. О, можно мне немного? Всего лишь мне? Несчастному мне? – Сестра Эда сказала, что да. – О, как чудесно. Люди так милы. Торты и прелестные вещицы, выложенные на стол – и всё ради чудесных маленьких радостей и восторгов. Хмм, ах, да, отлично, великолепно, харрумф, эгад! – И остановился, покачиваясь, посреди комнаты с куском торта в руке, благоговейно всех рассматривая. Потом оглянулся и посмотрел, что у него за спиной. Всё изумляло его – всё, что он видел. По всей комнате люди беседовали небольшими группками, и он произнес: – Да! Правильно! – При виде картины на стене он застыл, весь внимание. Потом подошел и вгляделся в нее, отступил, сгорбился, подпрыгнул, он хотел рассмотреть ее со всех возможных уровней и углов, он дернул себя за майку, воскликнув: – Вот дьявол! – Он не представлял себе, что за впечатление производит, ему это было глубоко безразлично. Люди теперь начали смотреть на Дина с материнской и отцовской симпатией – она проступала у них на лицах. Наконец, он стал Ангелом, каким, я всегда знал, он и станет; но, как и всякий Ангел, он до сих пор еще иногда ярился и неистовствовал, и в ту ночь, когда мы все ушли с вечеринки и направилиь в бар «Виндзора» одной большой громкой кодлой, Дин неистово, демонически, серафически надрался.

А вы помните, что «Виндзор», некогда великий денверский отель времен Золотой Лихорадки и во многих отношениях заслуживающее внимания место – в большом нижнем салуне там до сих пор в стенах дырки от пуль – был когда-то Дину родным домом. Он жил здесь со своим отцом в одной из комнат наверху. И теперь он не был праздным туристом. Он пил в этом салуне, как призрак своего отца; он глотал вино, пиво и виски как воду. Его лицо побагровело и покрылось крупными каплями пота, он ревел и визжал у стойки бара, и шатался по танцевальному пятачку, где шныранты Запада отплясывали со своими девицами, и пытался играть на пианино, и лез обниматься к бывшим уголовникам, и кричал вместе с ними в общем бедламе. А в нашей компании все тем временем сгрудились вокруг двух огромных столов. Здесь были Денвер Д.Долл, Дороти и Рой Джонсоны, девушка из Буффало, Вайоминг, – подруга Дороти, Стэн, Тим Грэй, Бэйб, я, Эд Данкель и кто-то еще, всего тринадцать человек. Доллу было клево: он взял машинку, выдававшую орешки, поставил на стол перед собой, одну за другой совал туда монетки и жевал ядрышки. Он предложил нам всем написатъ что-нибудь на открытке за пенни и отправить ее Карло Марксу в Нью-Йорк. Мы писали всякие безумства. Скрипка просто гремела в ночи на Латимер-стрит.