Мартин Нексе - В железном веке

В те дни ему пришлось однажды ехать в поезде вместе с молодой женщиной. Он не мог определить, к какому общественному слою она принадлежит; в беседу друг с другом они не вступали. Она была бедно одета; но так были одеты почти все, — в военные годы наряды успели износиться. Хуже было то, что голод оставил следы своих когтей на ее лице: у нее были тяжелые темные веки и черные круги под глазами. Когда она вышла на минуту из купе, Йенс опустил в ее ручной саквояж большой пакет с копченым салом и бараниной, еще не тронутый им. Он сам не мог понять, откуда у него взялась эта безрассудная мысль и смелость привести ее в исполнение. Когда дело было уже сделано, он вспомнил, что в пакете была маленькая серебряная солонка с ложечкой и что Мария наверняка заметит исчезновение привычной вещи, которую она к тому же получила из родительского дома.

Это даже немного взволновало его; он все спрашивал себя, что скажет Мария, когда он вернется домой и объяснит ей, как он лишился ее серебряной солонки; к тому же она по природе ревнива; а ведь существовало еще столько других причин для нападок на него. Этот сам по себе незначительный расход тяжело ложился на его теперешний бюджет, но он вскоре забыл о происшествии; время и обстановка не располагали к угрызениям совести. Всюду люди плясали под один и тот же мотив:

Все требовали именно эту песенку; казалось, что кружиться в танце можно только под эти слова и под эту мелодию. И в самом деле, и слова, и мелодия смывали с души все заботы, все огорчения. Йенс Воруп бродил в толпе и почти не вспоминал об Эстер-Вестере, о Марии и обо всем остальном. Его вынесло из илистой заводи в широкую реку и ему было трудно найти дорогу назад.

И вот тут-то пришло «переживание»; в бедной чувствами душе Йенса Ворупа оно распустилось ярким цветком.

Однажды вечером он сидел за стаканом молодого вина в углу большого зала ратуши и смотрел на маскарад, где веселье кипело еще безумнее, еще необузданнее, чем в первые дни. Воздух обжигал, на свету видно было, как вихрятся пылинки, потрескивая, точно электрические искры, танцующие пары проносились мимо него, как двойняшки-планеты, прижатые друг к другу силой, более могучей, чем сила притяжения, чем любая сила на свете. Каждый миг они могли слиться в единое тело — до того была накалена атмосфера.

И вот он сидит и чувствует себя таким одиноким, что прямо озноб берет. Разве он в сравнении с этими людьми не мертворожденный? Почему он не грезит, почему его сердце никогда не поет? Точно он какое-то кооперативное предприятие, всегда действующее коллективно, по законам приличия и обычая! Дома, в деревне, он постоянно мечтал о часах, которые показывали бы верное время, регулировались бы обсерваторией и всегда отбивали бы двенадцать ударов в ту же минуту, что и электрические часы по всей стране. А теперь он сидит здесь и ему хочется выплюнуть свою душу в порыве отвращения — так добродетельно она тикала в такт со всеми другими нормальными душами Эстер-Вестера.

Нет, таким беспечным и безудержно веселым он, наверно, никогда не будет, он к этому не способен, для этого его душевный мир слишком скуп и беден. Вот почему он сидит здесь, среди этого вихря, оторванный от всех, обособленный, зажатый в угол.

В это время в зал вошла веселая компания мужчин и женщин, все в масках. Повидимому, они приехали в автомобиле: шофер отнес в гардероб их верхнюю одежду. Это были, вероятно, жители какого-нибудь большого города, приехавшие повеселиться. Остановившись среди зала, они наблюдали суету маскарада сквозь разрезы в своих масках. Йенсу Ворупу, никогда не надевавшему маску, казалось, что они смотрят в лорнет.

Одна из этой компании, Пьеретта, вглядывалась в танцующих особенно пристально — казалось, она искала какое-то определенное лицо. Отверстия ее маски уставились и на Йенса Ворупа. И вдруг она слегка вскрикнула и побежала к нему через зал. Прямая, как свечка, она подпрыгнула вверх и мягко опустилась к нему на колени, излучая чудесное тепло. Сунув руку за вырез своего платья, она достала серебряную солонку и маленькую ложечку и сделала вид, что хочет его покормить. Сквозь отверстия в маске ее глаза сверкали, глядя в его глаза, и от этого блеска у него закружилась голова. Йенс Воруп и сам не знал, что с ним, он был близок к тому, чтобы заплакать навзрыд. Тихонько высвободившись и не глядя на молодую женщину, он поспешно вышел. Пьеретта стояла пораженная и смотрела ему вслед.