Джек Керуак - Пик (это я)

Тетя Гастония с плачем кинулась в дом, упала на кровать и прямо забилась в истерике. Дети побежали за дядей Симом, который был в поле с мулом, и он припустил домой. А тут, Господи, старик Джелки вышел на крыльцо, и принялся меня искать, щупая воздух перед собой руками, и направился прямо ко мне, как будто и ничуточки не был слепым, но вдруг наткнулся на стул и грохнулся, и аж взвыл от боли. Все заохали, а дядя Сим поднял его, и отнес в дом, и уложил в кровать; старик лежал и хватал ртом воздух. Дядя Симеон велел одному из моих двоюродных братьев увести меня на улицу. Мы с ним стояли перед домом и слушали, как дядя Сим и тетя Гастония орут друг на друга.

— Зачем ты привела мальчишку в дом, глупая женщина! — кричал дядя Сим. — На нем лежит проклятие…

А тетя Гастония не переставая молилась:

— Господи, он всего лишь ребенок, он не сделал никому ничего плохого, зачем же Ты обрек этого невинного агнца на позор и медленную смерть?

— Я ничего не могу сделать против решения Божьего! — вопил дядя Сим.

А тетя Гастония твердила:

— Господи, кровь моей сестры — моя кровь, и его кровь — моя кровь. Господи, упаси всех нас от греха. Упаси моего мужа, упаси моего свекра, упаси моих детей. Боже, упаси меня, Гастонию Джелки, от греха.

Дядя Сим вышел на крыльцо, глянул на меня злобно и пошел прочь, потому что тетя Гастония теперь будет молиться всю ночь, а ему больше нечего было сказать. А старик Джелки уснул.

Двоюродный брат, который был старше меня, отвел меня на дорогу и показал, в какой стороне ГОРОД. Он понимал, как мне худо.

— Сегодня суббота, — сказал он, — вечером все напьются и пойдут в ГОРОД отрываться. Понял?

— Это как — отрываться? — спросил я.

— Эх ты, ничего-то ты не знаешь. В ГОРОДЕ будут играть джамп [1] Джамп — разновидность афроамериканского свинга гарлемской школы хот-джаза 20–30-х гг. XX в. (Здесь и далее — прим. перев .). и танцевать под него, парень. Сам видел — я там был в прошлую субботу, наелся жареной свинины, а отец выпил целую бутылку. Вот так, — он запрокинул свою огромную голову — вы знаете, какая большущая у него голова, — и показал, как отец это сделал, а потом закричал «Ихха!» и стал скакать, обхватив себя руками. — Вот как там танцуют, — сказал он. — Только тебе туда нельзя, потому что на тебе проклятие.

Мы с ним прошли немного вперед по дороге, и я увидел огни ГОРОДА — первый раз в жизни. Мы залезли на яблоню, чтобы лучше видеть, но мне было так паршиво, что и смотреть-то особо не хотелось. Господи, да какое мне вообще дело до этого чертова города?!

И разошлись мы с братом каждый в свою сторону, и я свернул к лесу и спустился по холму к магазину мистера Данастона, и там немного послушал, как поет радио. А потом, хотите верьте, хотите нет, пошел вниз по дороге к дому деда. Дом стоял пустой, тихий, и никто не знал, что я хочу умереть, вот сейчас лягу в землю и умру. Наш старый пес выл под дверью, но дед там больше не жил, и я тоже, и вообще там никто не живет, а пес может выть, пока у него вся душа не выйдет вон.

Дед видел, как сто лет назад через забор перелез Господь, а сейчас дед умирает в больнице и никогда уже этот забор не увидит, и вообще ничего не увидит. И я спросил Господа, зачем он так поступил с дедом.

Больше мне не хочется вспоминать про то, что было у тети Гастонии.

Я думал, куда мне податься: возвращаться к тете Гастонии не хотелось, но ночевать больше было негде, и я побрел обратно, по черному лесу, и увидел, да-да, увидел бедную тетю Гастонию, которая сидела в кухне перед масляной лампой и ждала меня.

— Ложись спать, мой мальчик. — Она сказала это так ласково, что мне захотелось уснуть у нее на коленях, как я засыпал на коленях у своей мамы, когда был совсем маленький и она еще была жива. — Не бойся, тетя Гастония о тебе позаботится.

Она погладила меня по голове, и я сразу же уснул.

А потом я заболел и пролежал в кровати два, три, семь дней, и все это время лил дождь, а тетя Гастония кормила меня сладкими кукурузными лепешками и отварной капустой. Старик Джелки сидел в другом конце дома и повторял:

— Приведите ко мне того мальчишку.

Но меня к нему никто не привел и никто не говорил ему, где я, потому что тетя Гастония велела всем молчать. Высунувшись в окно, старик Джелки поймал моего двоюродного брата, как меня тогда, но быстро сообразил, что это не я, а брат, и так и сказал, а брат, как и я в тот раз, заплакал.

Я проспал два дня, просыпаясь только для того, чтобы снова заснуть. Тетя Гастония послала одного из сыновей за мистером Отисом, но оказалось, что тот уехал на СЕВЕР.