Жорж Санд - Мастера мозаики

— Говорю вам, маэстро Себастьяно, — возразил Тинторетто, — у вас хорошие, благородные сыновья. Они великолепные художники: один трудолюбив, терпелив, искусен, исполнителен, настоящий мастер своего дела; другой — любезен, смел, жизнерадостен, остроумен и пылок — не так усидчив, зато у него больше таланта. Может статься, по широте мыслей и вдохновенных замыслов…

— Да, да, — прервал его старец, — тороват на выдумки, еще больше — на слова! Уж мне ли не знать эдаких умников, по их словам глубоко «чувствующих искусство»! Они его объясняют, определяют, прославляют, но отнюдь ему не служат: они — язва мастерских. Они шумят, а остальные работают. Они так возвышенны — куда уж им работать! — столько замыслов осуществить невозможно! Вдохновение убивает этих умников. И, чтобы не слишком вдохновляться, они болтают или с утра до вечера шатаются по улицам. Очевидно, боятся, как бы вдохновение и труд не отразились на их здоровье. Вот мессер Валерио, мой сын, не очень-то утруждает себя работой и весь свой умишко выпускает через рот — все болтает. Юнец напоминает мне полотно, на котором каждодневно набрасывают первые штрихи эскиза, не давая себе труда стирать прежние: немного времени спустя полотно начинает являть собою странную картину — множество сумбурных линий, в каждой как будто есть и свой смысл и своя цель, но в общем художник словно тонет в хаосе, и ему никогда в нем не разобраться.

— Согласен, Валерио немного рассеян и с ленцой, — произнес маэстро. — И все же я попробую еще раз взяться за него на правах родственника; ведь он на это сам согласился, охотно обручившись с моей дочуркой Марией.

— И вы сносите эти шутки! — воскликнул старый художник (ему не удалось скрыть тайного удовольствия, когда он услышал из уст самого синьора Робусти об этом событии). — Вы позволяете ремесленнику, даже не ремесленнику, а подмастерью, пусть даже в шутку, домогаться руки вашей дочери? Мессер Якопо, заверяю вас: если б я имел дочь и если б Валерио Дзуккато не был мне сыном, я бы изгнал его из числа ее женихов.

— О, да это дело не мое, а моей жены, — отвечал Робусти. — И дело нашей дочери, когда она станет девушкой-невестой. У Марии созреет талант, большой талант, — надеюсь, что скоро она начнет создавать портреты, которые я не постыжусь подписывать, и потомки не колеблясь признают их моими. Надеюсь, у нее будет славное имя. Мои труды обеспечат ей независимость, я оставлю ей богатое наследство. Пусть же она выходит замуж за Валерио, за подмастерье, или даже за Бартоломео Боцца, подмастерье из подмастерьев, если ей вздумается; она навсегда останется Марией Робусти, дочерью, ученицей и преемницей Тинторетто [9] Мария Тинторелла (1560–1596) — рано умершая дочь Тинторетто; славилась среди своих современников как талантливая портретистка. . Есть на свете девушки, которым дана возможность выходить замуж ради своего счастья, а не ради выгоды. Сердца юных патрицианок более склонны к пажам, чем к вельможам-женихам. Мария тоже патрицианка в своем роде. Пусть же она поступает по-патрициански. Валерио ей по душе.

Старик Дзуккато молча покачал головой: он сдерживал себя, не желая выказывать, как благодарен и обрадован. Однако маэстро Робусти заметил, что старик порядком смягчился. Они довольно долго беседовали. Себастьяно стоял на своем, но говорил уже не с такой язвительностью, как прежде, и в конце концов согласился пойти вместе с маэстро Робусти в собор святого Марка, где в те дни братья Дзуккато заканчивали работу над огромными мозаичными картинами, сделанными по эскизам Тициана и Тинторетто и украшавшими потолок над притвором.

Когда старик Дзуккато вошел под восточный купол, где с золотого блестящего фона устремлялись вниз, как страшные видения, исполинские фигуры пророков, словно пробужденные ото сна, он помимо воли был охвачен суеверным страхом, и чутье художника на миг уступило место религиозному чувству. Он перекрестился, склонился ниц перед алтарем, поблескивавшим золотом в глубине храма, и, положив берет на пол, шепотом прочел коротенькую молитву.

Затем он тяжело поднялся, с трудом выпрямил колени, утратившие с возрастом гибкость, и только тут отважился бросить взгляд на фигуры, которые были всего ближе к нему. Но видел он плохо и получил лишь общее представление. Обернувшись к Тинторетто, он заметил:

— Нельзя отрицать, эти огромные фигуры производят впечатление. А впрочем, все это чистое шарлатанство!.. Эге, а вот и вы, синьор!