Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. Прощальный роман писателя в одном томе

Другой доктор, старик Вильямсон, сидел у стола, щурясь на огонь свечи, и осторожно писал что-то. Вера Петровна размешивала в стакане мутную воду, бегала горничная с куском льда на тарелке и молотком в руке.

Вдруг больная изогнулась дугою и, взмахнув руками, упала на пол, ударилась головою и поползла, двигая телом, точно ящерица, и победно вскрикивая:

— Ага? Н-нет…

— Держите ее, что вы? — закричала мать Клима, доктор тяжело отклеился от стены, поднял жену, положил на постель, а сам сел на ноги ее, сказав кому-то:

— Дайте еще полотенцев.

Жена, подпрыгнув, ударила его головою в скулу, он соскочил с постели, а она снова свалилась на пол и начала развязывать ноги свои, всхрапывая:

— Ага, ага…

Клим прятался в углу между дверью и шкафом, Варя Сомова, стоя сзади, положив подбородок на плечо его, шептала:

— Ведь это пройдет? Пройдет, да?

Мимо их бегала Люба с полотенцами, взвизгивая:

— Господи, господи…

И вдруг, топнув ногою, спросила сестру:

— Варька, а что же чай?

Мать Клима оглянулась на шум и строго крикнула:

— Дети — вон!

Она приказала им сбегать за Таней Куликовой, — все знакомые этой девицы возлагали на нее обязанность активного участия в их драмах.

Дети быстро пошли на окраину города, Клим подавленно молчал, шагая сзади сестер, и сквозь тяжелый испуг свой слышал, как старшая Сомова упрекала сестру:

— Мать сошла с ума, а ты кричишь — чаю.

— Молчи, индюшка.

— Ты жадная и бесстыдная…

— А ты — праведница? Приостановясь, она сказала Климу:

— Не хочу идти с ней — пойдем гулять. Клим безвольно пошел рядом с нею и через несколько шагов спросил:

— Ты любишь твою маму?

Люба наклонилась, подняла желтый лист тополя и, вздохнув, сказала:

— А я — не знаю. Может быть, я еще никого не люблю.

Отирая пыльным листом опухшие веки, слепо спотыкаясь, она продолжала:

— Отец жалуется, что любить трудно. Он даже кричал на маму: пойми, дура, ведь я тебя люблю. Видишь?

— Что? — спросил Клим, но Люба, должно быть, не слышала его вопроса.

— А они женатые четырнадцать лет…

Находя, что Люба говорит глупости, Клим перестал слушать ее, а она все говорила о чем-то скучно, как взрослая, и размахивала веткой березы, поднятой ею с панели. Неожиданно для себя они вышли на берег реки, сели на бревна, но бревна были сырые и грязные. Люба выпачкала юбку, рассердилась и прошла по бревнам на лодку, привязанную к ним, села на корму, Клим последовал за нею. Долго сидели молча. Разглядывая искаженное отражение своего лица, Люба ударила по нему веткой, подождала, пока оно снова возникло в зеленоватой воде, ударила еще и отвернулась.

— Какая некрасивая… Я ведь некрасивая? Не получив ответа, она спросила:

— Почему ты молчишь?

— Не хочется говорить.

— Что я некрасивая?

— Нет, обо всем не хочется говорить.

— Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама говорят. Мне нужно уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.

Вскочила и, быстро пробежав по бревнам, исчезла, а Клим еще долго сидел на корме лодки, глядя в ленивую воду, подавленный скукой, еще не испытанной им, ничего не желая, но догадываясь, сквозь скуку, что нехорошо быть похожим на людей, которых он знал.

Когда он пришел домой, мать встретила его тревожным восклицанием:

— Господи, как ты меня пугаешь!

Климу показалось, что эти слова относятся не к нему, а к господу.

— Ты испугался? — допрашивала мать. — Ты напрасно пошел туда. Зачем?

— Что с ней сделали? — спросил Клим.

Мать сказала, что Сомовы поссорились, что у жены доктора сильный нервный припадок и ее пришлось отправить в больницу.

— Это — не опасно. Они оба — люди нездоровые, им пришлось много страдать, они преждевременно постарели…

По ее рассказу выходило так, что доктор с женою — люди изломанные, и Клим вспомнил комнату, набитую ненужными вещами.

— Это — не опасно, — повторила мать.

Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней жена доктора умерла, а Дронов по секрету сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался с нищими.

Доктор Сомов с кладбища пришел к Самгиным, быстро напился и, пьяный, кричал:

— Я ее любил, а она меня ненавидела и жила для того, чтобы мне было плохо.