Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. Прощальный роман писателя в одном томе

— Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.

— Сугубая ересь…

— Матриархат…

Лютов тонко свистнул, и слова друзей стали невнятны.

Клим облегченно вздохнул. За ворот ему вползла какая-то букашка и гуляла по спине, вызывая нестерпимый зуд. Несколько раз он пробовал осторожно потереть спину о ствол березы, но дерево скрипело и покачивалось, шумя листьями. Он вспотел от волнения, представляя, что вот сейчас Макаров встанет, оглянется и увидит его подслушивающим.

Жалобы Лютова он слушал с удовольствием, даже раза два усмехнулся. Ему казалось, что на месте Макарова он говорил бы умнее, а на вопрос Лютова:

«Разве я для забавы?» — ответил бы вопросом:

«А — для чего же?»

На месте, где сидел Макаров, все еще курился голубой дымок, Клим сошел туда; в песчаной ямке извивались золотые и синенькие червяки огня, пожирая рыжую хвою и мелкие кусочки атласной бересты.

«Какое ребячество», — подумал Клим Самгин и, засыпав живой огонь песком, тщательно притоптал песок ногою. Когда он поравнялся с дачей Варавки, из окна тихо окрикнул Макаров:

— Ты куда?

С неизбежной папиросой в зубах, с какой-то бумагой в руке, он стоял очень картинно и говорил:

— Девицы в раздражении чувств. Алина боится, что простудилась, и капризничает. Лидия настроена непримиримо, накричала на Лютова за то, что он не одобрил «Дневник Башкирцевой».

Опасаясь, что Макаров тоже пойдет к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и вошел в комнату. Макаров сел на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и, положив тетрадку тонкой бумаги на подоконник, поставил на нее пепельницу.

— Все, брат, как-то тревожно скучают, — сказал он, хмурясь, взъерошивая волосы рукою. — По литературе не видно, чтобы в прошлом люди испытывали такую странную скуку. Может быть, это — не скука?

— Не знаю, — ответил Клим, испытывая именно скуку. Затем лениво добавил: — Говорят, что замечается оживление…

— Книжное.

Клим промолчал, присматриваясь, как в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто видя в воздухе неподвижную точку, долго дрожали над нею, не решаясь сесть, затем падали почти до пола и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами на тетрадку:

— Что это?

— Проект программы «Союза социалистов». Утверждает, что община создала нашего мужика более восприимчивым к социализму, чем крестьянин Запада. Старая история. Это Лютов интересуется.

— От скуки?

Макаров пожал плечами.

— Н-нет, у него к политике какое-то свое отношение. Тут я его не понимаю.

— А во всем остальном, кроме этого, что такое он? Подняв брови, Макаров закурил папиросу, хотел бросить горящую спичку в пепельницу, но сунул ее в стакан молока.

— О, чорт!

Выплеснув молоко за окно, он посмотрел вслед белой струе и сообщил с досадой:

— На цветы. Пианино есть?

Он, очевидно, забыл о вопросе Клима или не хотел ответить.

— Зачем тебе пианино? Разве ты играешь? — сухо спросил Самгин.

— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без музыки трудно жить, вот что, брат…

— Пианино вон в той комнате, у матери, — сказал Клим.

Макаров встал, небрежно сунул тетрадку в карман и ушел, потирая руки.

Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.

— На сома поохотиться не желаете, господин? Клим, без слов, отмахнулся.

— Сомок — пуда на два, — уныло сказал мужик ему вслед.

Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо: