Александр Дюма-сын - Роман женщины

— Доктор, — сказала ему Мари, не называя себя, — вы пользовали до сих пор графа д’Ерми?

— Так точно, сударыня.

— И до сих пор наука была бессильна против его помешательства?

— Надо, чтобы какое-нибудь сильное и неожиданное волнение пришло на помощь нашим средствам — и тогда рассудок больного мог бы возвратиться.

— Вид дочери его мог бы, например, иметь действие?

— Да, или по крайней мере кто-нибудь, имеющий сходство с его покойной дочерью.

— Но если его дочь жива еще? Если слухи об ее смерти несправедливы?

— Нужно, чтоб она приехала к нему.

— А если б он не узнал ее?

— В таком случае необходимо, чтоб она напомнила ему себя каким-нибудь действием.

— Пение, например; потому что, кажется, чувство слуха имеет всегда одну и ту же впечатлительность.

— Без сомнения.

— Однако… Доктор, простите мне эти расспросы, — говорила Мари с возрастающим волнением, которое напрасно старалась скрывать, — если бы больной, узнав ее с помощью слуха, не перенес слишком сильного волнения и лишился чувств, что бы было тогда?..

— Одно из двух: или, придя в чувство, рассудок возвратился бы к нему…

— Или?

— Больной вовсе не пришел бы в чувство.

— Боже мой! Что вы говорите, доктор?

— Истину, сударыня! Но в настоящем случае, как вы видите, есть еще возможность выздоровления…

— Равно и возможность смерти! Нет, небо довольно долго было без участия ко мне, чтоб еще сегодня не послать мне своего милосердия…

— Вы родственница графа, сударыня?

— Я дочь его.

— Дочь!

— Увы…

— В таком случае, — сказал доктор, никогда доселе не видевший Мари и не знавший ее судьбы, — вы должны знать, что случилось с графом.

— Я не знала, что отец мой лишился рассудка, как он не знал, что я жива еще; потому что ложное известие о моей смерти было единственною причиною его помешательства. О, как мне тяжело было видеть его в этом положении, но все-таки я думала, что он узнает меня; но он настаивал на своем и уверял меня, что его дочери нет в живых, что ее звали Офелией.

— Все одна и та же мысль, — проговорил доктор. — Что же дальше?

— Потом я видела, как он пошел в капеллу, подошел к органу и старался припомнить один из тех гимнов, которые я играла ему некогда; но, когда, не успев в своем намерении, он отошел от инструмента — я сыграла ему желаемое.

— Тогда…

— Он слушал меня в необыкновенном восторге. Я не сомневалась в благодетельном влиянии музыки, тем более что слышала, как отец мой плакал… а я знаю по опыту, что слезы излечивают от многого. Когда я остановилась, он проговорил: «Еще, еще!» Я послушалась; и вот — узнал ли он меня или хотел видеть, кто доставляет ему наслаждение своей игрой, — только он встал и направился к инструменту; но силы изменили ему, и он упал со страшным криком на пол. Мы перенесли его сюда, послали за вами; потому что до сих пор наши средства не могли привести его в чувство.

Доктор невольно опустил голову.

— О, не опускайте головы, доктор! — воскликнула Мари. — Вы заставите меня умереть от ужаса.

— Напротив, надейтесь, сударыня! — сказал доктор, ощупывая пульс и прикладывая руку к голове больного.

— Теперь, — продолжал доктор, — дайте ему покой. Через некоторое время он придет в себя, потому что он находится в состоянии сна, а не обморока, а это ему полезно. Оставайтесь около него. Мои познания и наша наука бессильны в сравнении с тем влиянием, какое должно иметь на него ваше возвращение; выздоровление его зависит только от морального потрясения. Я пропишу ему, пожалуй, кое-что; но говорю вам вперед, что лекарство не принесет большой пользы. Завтра я приеду сюда не как доктор, но как друг, узнать о ходе его болезни.

— Следовательно, вы ручаетесь за жизнь отца?

— Насколько может ручаться человек в деле, находящемся во власти провидения, — ответил с поклоном доктор и вышел.

— Добрая Марианна, — сказала г-жа де Брион, — ступай спать; ты так много ночей провела без сна, что тебе необходимо отдохнуть немного.

— Я не отойду от него, — отвечала старушка.

— Как хочешь, только знай, что я давно уже не смыкала глаз и отвыкла спать; к тому же мне не нужна теперь твоя помощь.

Пробило девять часов; взошла луна и озарила своим бледным светом дремлющий пейзаж, расстилавшийся под окнами. Тишина, воцарившись вокруг, прерывалась только слабым журчанием водопада, но этот звук так неясно долетал до слуха Мари, что часто дыхание графа заглушало его совершенно.

В комнате больного было спокойно: прикрытая абажуром лампа едва освещала предметы; Марианна дремала в огромном кресле у камина, а г-жа де Брион, склонившись над изголовьем отца, держала его горячую руку.