Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

Их взорам предстала поляна почти круглой формы, гладкая, словно поверхность бассейна. Прямые, как колонны, тёмные деревья, обступившие её со всех сторон, настороженно жались друг к другу. В центре открытого пространства возвышалась огромная, размером с целый дом, таинственная скала. Казалось, в памяти не отыскать никаких аналогий её необычной форме и объёму. Мягкие кучки густого зелёного мха покрывали скалу, напоминавшую алтарь из расплавленной массы, которая, оплыв по краям, застыла. С одной стороны в скале виднелась небольшая чёрная впадина, обрамлённая пятипалыми листьями папоротника, откуда, тихо журча, вытекал ручей, пересекал поляну и исчезал в колючих зарослях, окружавших её со всех сторон. Возле ручья лежал, поджав под себя передние копыта, огромный чёрный бык; на лбу его безрогой головы кудрявились колечки тёмной шерсти. Когда три всадника въехали на поляну, бык, пристально глядя на покрытую зеленью скалу, жевал свою жвачку. Он повернул голову и налившимися кровью глазами посмотрел на людей. Затем втянул ноздрями воздух, встал на ноги, опустил голову и, повернувшись, нырнул в подлесок, оставив проход на поляну свободным. Люди успели увидеть лишь вскинутый хвост и огромную мошонку, колышущуюся между его ног, а сам бык исчез, и они слышали только треск в зарослях.

Всё это произошло в одно мгновение.

— Бык — не наш, — заявил Томас. — Никогда раньше я его не видел.

Затем он с тревогой посмотрел на Джозефа.

— Никогда раньше я не видел этого места, и сам не знаю почему, но мне кажется, что оно мне не нравится.

Его голос дрожал. Рукой он крепко схватил енота, а тот, сопротивляясь, пытался освободиться и бил его лапами.

Глаза Джозефа расширились, взгляд его, не различая отдельных вещей, охватывал всю поляну. Его подбородок задёргался, и он ощутил, как болезненно сжимаются и растягиваются мускулы его рук и спины. Он отпустил поводья и скрестил руки на луке седла.

— Подожди немного, Том, — негромко сказал он. — Оно где-то здесь. Ты его боишься, а я его знаю. Когда-то, может быть, во сне, я видел это место, во всяком случае, у меня такое ощущение.

Он опустил руки и тихо произнёс, подбирая слова:

— Оно — старинное… и святое. Оно — святое… и древнее.

На поляне установилась тишина. Высоко в небе над верхушками деревьев пронёсся канюк. Джозеф медленно обернулся.

— Хуанито, ты ведь знаешь это место. Ты бывал здесь.

В ярко-голубых глазах Хуанито стояли слёзы.

— Моя мать приносила меня сюда, сеньор. Моя мать была индианкой. Я был ещё мальчишкой, а моя мать ждала ребёнка. Она приходила сюда и садилась под скалой. Сидела она подолгу, а потом мы уходили. Она была индианкой, сеньор. Иногда мне кажется, что старики всё ещё приходят сюда.

— Старики? — быстро спросил Джозеф. — Какие старики?

— Старые индейцы, сеньор. Извините, что я привёл вас сюда. Но когда я нахожусь поблизости, индеец во мне заставляет меня приходить сюда, сеньор.

— Чёрт бы побрал это место! — воскликнул в возбуждении Томас. — Нам надо ехать искать коров!

Джозеф покорно повернул лошадь. Но как только они покинули объятую безмолвием поляну, он заговорил, стремясь успокоить брата:

— Не бойся, Том. Что-то сильное, приятное и хорошее находится здесь. Оно — как пища, как прохладная вода. Сейчас забудем о нём, Том. Может быть, когда-нибудь, когда будет надо, мы приедем сюда опять — и насытимся.

Все трое замолчали, стремясь не пропустить звон колокольчика.

В Монтерее жил шорник Макгрегор, неистовый философ, марксист по убеждениям. Возраст не смягчил его взглядов, крайность которых оставила умеренный утопизм Маркса далеко позади. Из-за того, что Макгрегор постоянно двигал челюстями и стискивал губы наперекор окружающим, щёки его прорезали глубокие морщины. Глаза его были угрюмо опущены. За всякое покушение на свои права он преследовал соседей в судебном порядке, постоянно обнаруживая несоответствие этим правам содержания закона. Свою дочь Элизабет он тоже пытался застращать, но, как и её мать, безуспешно, потому что Элизабет лишь морщила губы, ибо имела своё мнение по поводу всех его аргументов, хотя никогда и не заявляла о нём. Не зная, каковы её доводы, старик не мог опровергнуть их с помощью своих собственных, и это доводило его до бешенства.

Элизабет была миловидной и весьма решительной девушкой. У неё были курчавые волосы, маленький носик и подбородок, который заострился оттого, что она постоянно задирала его наперекор отцу. Глядя в её прекрасные серые, широко расставленные глаза с длинными ресницами, можно было подумать, что она обладает каким-то сверхъестественным знанием. Высокая и стройная, она вся была как один туго натянутый нерв. Отец отмечал её недостатки или то, что, как он думал, было её недостатками. «Ты вся в мать, — говорил он. — Твой разум скован. У тебя нет ни капли здравого смысла. Всё, что ты делаешь — способ того, как ты себе это представляешь. Возьмём твою мать, женщину недалёкую, происходящую из шотландских горцев — её собственные отец и мать верили в небылицы, и, когда я в шутку городил всякий вздор, она так разевала рот, что, того и гляди, челюсть отвалится. Она говорила так: «Есть вещи, которые не кажутся убедительными, но они таковы, а это — одно и то же». Держу пари, твоя мать, прежде чем она умерла, и тебе забила голову небылицами».