Сэй-сенагон - Записки у изголовья

В двадцатый день первой луны я вернулась во дворец и первым делом начала рассказывать государыне историю снежной горы.

– Не успела моя служанка уйти, как уже бежит назад, размахивая крышкой. Словно тот монашек, что сказал: «А ларец я бросил». Какое разочарование! я– то хотела насыпать на поднос маленькую горку из снега, красиво написать стихи на белой-белой бумаге и поднести вам.

Государыня от души рассмеялась, и все присутствующие не могли удержаться от смеха.

– Ты отдала снежной горе столько сердечной заботы, а я все испортила и, наверно, заслужила небесную кару! Сказать тебе правду, вечером в четырнадцатый день года я послала служителей разбросать снежную гору. (Забавно, что в своем ответном письме ты как раз и заподозрила нечто подобное.) Старичок-садовник проснулся. И, молитвенно сложив руки, стал просить, чтобы гору пощадили, но слуги пригрозили ему: «На то есть высочайший приказ. Никому ни слова, иначе берегись, сровняем с землей твою лачугу».

Они побросали весь снег за ограду, что находится к югу от караульни Левой гвардии.

«Крепкий был снег, еще немало его оставалось», – сказали слуги. Пожалуй, он дождался бы и двадцатого дня, ведь к нему прибавился первый снег нового года. Сам государь, услышав об этом, заметил: «А она глубоко заглянула в будущее, вернее других…» Прочти же нам твое стихотворение. Я созналась во всем, и, по совести, ты победила! Дамы вторили государыне, но я, всерьез опечаленная, была не в силах успокоиться.

– Зачем я стану читать стихи? Теперь, когда я узнала, как жестоко со мной поступили! Пришел император и заметил:

– Правду сказать, я всегда думал, что она – любимая наперсница государыни, но теперь что-то сомневаюсь…

Мне стало еще более горько, я готова была заплакать. Я так радовалась, что падает свежий снег, но императрица приказала смести его и убрать.

– Она не хотела признать твою победу, – улыбнулся император.

Кто-то в свое удовольствие неумело наигрывает на цитре, даже не настроив ее. Пришел гость, ты беседуешь с ним. Вдруг в глубине дома слуги начинают громко болтать о семейных делах. Унять их ты не можешь, но каково тебе слушать! Ужасное чувство. Твой возлюбленный напился и без конца твердит одно и то же.

Расскажешь о ком-нибудь сплетню, не зная, что он слышит тебя. Потом долго чувствуешь неловкость, даже если это твой слуга или вообще человек совсем незначительный.

Тебе случилось заночевать в чужом доме, а твои челя-динцы разгулялись вовсю. Как неприятно!

Родители, уверенные, что их некрасивый ребенок прелестен, восхищаются им без конца и повторяют все, что он сказал, подделываясь под детский лепет. Невежда в присутствии человека глубоких познаний с ученым видом так и сыплет именами великих людей.Человек декламирует свои стихи (не слишком хорошие) и разглагольствует о том, как их хвалили. Слушать тяжело!

Его светлость тюнагон Такаиэ посетил однажды императрицу – свою сестру – и сказал, что собирается преподнести ей веер:

– Я нашел замечательный остов для веера. Надо обтянуть его, но обыкновенная бумага не годится. Я ищу что-нибудь совсем особое.

– Что же это за остов? – спросила государыня.

– Ах, он великолепен! Люди говорят: «Мы в жизни не видали подобного». И они правы, это нечто невиданное, небывалое…

– Но тогда это не остов веера, а, наверно, кости медузы, – заметила я.

– Остроумно! – со смехом воскликнул господин тюнагон. – Буду выдавать ваши слова за свои собственные.

Пожалуй, историю эту следовало бы поместить в список того, что неприятно слушать, ведь может показаться, будто я хвастаюсь. Но меня просили не умалчивать ни о чем. Право, у меня нет выбора.

Однажды во время долгих дождей младший начальник министерства церемониала Нобуцунэ прибыл во дворец императрицы с вестью от императора. Как всегда, ему была предложена подушка для сидения, но он отбросил ее еще дальше, чем обычно, и уселся прямо на пол.

– Как вы думаете, для кого эта подушка? – спросила я.

– Я побывал под дождем, – ответил он, посмеиваясь. – Боюсь оставить на подушке следы моих грязных ног. Поди, запачкаю.

– Пойти за пачкою бумаги нетрудно, – заметила я. – Но можете наследить, я следить не буду.

– Не воображайте, что вы уж так находчивы! Я заговорил о следах моих ног, а не то разве пришла бы вам в голову эта игра слов, – повторял он снова и снова.