Григорий Данилевский: Четыре времени года украинской охоты

— То вьюга-с как будто курит, поднимается! — сказал пономарь, входя снова:— ну, да опять яснеет, и, кажется, стихнет... А который-то час. ваше высокоблагородие?

— Двенадцать...

— Ну, подождем еще маленько, да и к делу.

Он опять сел и взял ружье на колени. Помолчав с минуту, он вздохнул и усмехнулся.

— Скажу вам.— начал он: — что как не завидовать ребятишкам! Вот хоть бы и я. Какую сторию вы ни говорите мне, а лучше я не люблю сказок. как детских, про зверюшек всяких. Одни охотники только и знают, по-моему, настоящие обычаи всякой зверятины. Знаете вы,— извините, сударь, за такой вопрос.— нашу мужицкую сказку про петуха, про котика и про лисичку?

— Нет, не знаю...

Пономарь опять усмехнулся.

— Вот, пришли в мороз волков бить, а какие речи с вами ведем; даже смешно, право!

— Расскажите пожалуйста!

— Нет, пора уже за дело... — Он вскочил.

— Сидите вы тут, или выходите потихоньку на крышу, а я пойду к лесу; надо прежде зверя окликнуть! — сказал пономарь.

С ружьем в руках пошел он к лесу, странно мелькая на ярко освещенной снежной поляне. Ветер стих, но морозило сильно. В стороне, шагах в тридцати от кузницы, чернела полузаметенная куча привады.

— Вам не страшно? — тихо крикнул я вслед пономарю.

Он молча и с досадой махнул мне рукой.

Я сел на сугробе; внизу, в овраге, извиваясь в потемках, будто белые змеи, ползли полосы навеваемого снега. На горе было ярко и морозно. Миллионы звезд, казалось, пересыпались с места на место, мерцая в морозной тишине... И вдруг я услышал вой, сперва протяжный и тихий, а потом громкий. Вой смолк, отдался в пяти или шести местах в раскатах и опять зазвучал. Я невольно вспомнил о судьбе печального Лесного-голоса. Сначала мне стало жутко. Мне показалось, что это воют волки. Но я тут же вспомнил о сборах пономаря «окликнуть зверя» и успокоился. Это точно кричал он, дразня отдаленных и близких. спящих и бодрствующих, от лютого голода волков. Покричав по-волчьи на одном месте, он видимо переместился на другое, потом будто крикнул в самой глубине леса и опять замолк. Я стал вслушиваться... Ему ничто не вторило; даже собаки на тихом и глухом хуторе молчали. По временам только, по-прежнему, в овраге шелестели какие-то извивы, будто все без умолку там струились белые полосы снега, да река вдруг отдавалась стоном трескавшихся льдов... Вдруг застонет. грохнет ледяная скатерть, и пойдут раскаты между берегов и далёких камышей, как от выстрела... Прошло более часа. Пономарь все перекликался и не возвращался. Мне дремалось. Слышу, пономарь крикнул уже вблизи, и в тот же миг ему отвечали два волчьих воя за версту от него, в другой стороне. Сердце у меня забилось!.. «А, это уже волки!» подумал я. И в ту же минуту у меня над ухом раздалось: «Ну, ваше высокоблагородие, удирайте в землянку; серые тут уже неподалеку...»

Мы снова вползли в кузницу и заперли на засов двери. Свеча была потушена. Ружья взяты в руки.. Пономарь поднял тряпицу у окошка, и припал лицом к отверстию. Я тоже прислонился к стене и стал из-за его плеча смотреть в окошко. Но, кроме снежной поляны, блеска месяца и темной кучи привады, ничего не было видно. Дремота снова стала одолевать меня. Я прилег опять на солому, прося собеседника сказать мне, когда придут волки.

Долго я лежал. Помню, что впотьмах, от течения воздуха, вздуло уголек в кузнечной печи, где перед вечером работали, и он сверкал, как звездочка. Пономарь стоял. как вкопанный, не шевелясь и почти не дыша. Я заснул. Не помню, что мне виделось во сне. Лесной голос ли, порхающий по свету и влюбляющийся в сонную земную красавицу, мотыльки ли Пава и Адамова-голова, или мой дедушка и былые охоты старых времен... Помню одно, что нежданно над моим ухом грянул выстрел, в моих глазах зажегся пожар; я вскочил. будто разорвало у меня череп... Смотрю — пономарь старается, в дыму от своего шведа засветить спичкой свечку в кувшине. Зажег и выскочил из двери. Я очнулся, понял окружающее меня и тоже выбежал за ним...

Он. простоволосый, со спущенною с плеч шубой и с растрепанной бородой, стоял у привады...

Два огромные волка лежали на. снегу, убитые наповал его самоделковою картечью. — «Вот и прибыль, — сказал он. — а ловчился и целился чуть не полчаса... А уж ждал — так чисто всю ночь!»

Я взглянул на небо. Звезды потухли. Вверху носился туман. Дал белела. На востоке занималась заря, шли желтоватые светлые полосы. Не далеко оставалось до утра.

— Два только и было волка? — спросил я пономаря.

— Каких два! восемь... Как пришли, у меня так и потемнело в глазах... Да, бестии прежде всего стояли поодаль, вправо, и как нарочно, будто знали, все посматривали на кузницу, на нас... Ведь смешно, а все думалось: ну, как вместо лошадёнки-то моей палой, да кинутся они на нас! Ведь бывали такие случаи, сударь, что охотник, наш брат, засядет в какой-нибудь хлевушок, бацнет, промахнется, а зверь к нему, да и ну рваться сквозь плетень — полуживых от страху по утрам выносили...