Придя в юрту, измученный этой игрой в словесные шахматы, я спросил:
— Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?
И Шарып ответил:
— Плати калым и бери девку!
Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы ответить по сути дела, сказал глупость:
— А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.
— Деньги есть, — сказал он.
— На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.
— Чай есть, — наступал Шарып. — Два кирпича.
Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормил семнадцать лет, крайне невыгодно.
На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.
Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время, вернулись снова, и я снова принялся убеждать:
— А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!
Шарып на это сказал:
— Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.
Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.
Он вдруг поднялся и сказал:
— Подумай! Поговори с невестой. — И ушел из юрты.
Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш разговор, появившись оттуда, сказала:
— Отцу меня не надо! Тебе не надо. Луне не надо. Всем не надо. Кому же меня надо?
Заплакав, она уткнулась в мою грудь, потом, подняв свои темные глаза, полные слез и мольбы, стала просить:
— Возьми меня стряпать, пол мести, лошадь кормить… Я все буду!
И, как в хорошо разыгрываемой пьесе, в это время вошла бабка Манике.
— Она верно сказывает, — начала старуха, — с рук ее надо сбыть отцу. А ты пожалей ее.
— Да я же не собираюсь жениться. Понимаешь, не собираюсь… Мне девятнадцать лет!
— Как не понимать, я все понимаю! Ты на русской женишься. А внучку тоже пожалеть можно… — жалостливо попросила старуха.
— Да как я ее пожалею? Ты в уме?
А та:
— Пожалеть ее легко. Свези в село. Сходи к попу. Поп пристроит.
Тут у меня в голове как-то сразу стало светлее. И я подумал: если ее может пристроить поп, почему же мы, комсомольцы, не можем пристроить ее? Пристроим, обязательно пристроим.
В какую-то долю минуты все прояснилось.
— Хорошо, — сказал я.
Вскоре вернулся Шарып. Он, может быть, даже был за юртой и подслушал наш разговор. Я повторил ему свое решение. Он свистнул, выйдя из юрты. Председатель привел мою лошадь. Я вручил Шарыпу оставшиеся два кирпича чая.
Плачущая мать вынесла завернутые в кошму пожитки Манике, а затем и швейную машину. Сержан запрягал лошадь в телегу. Торопились. Видимо, боялись, как бы не передумал. А я твердо решил, и мне все было совершенно ясно.
Провожать нас вышел весь аул. Послышались какие-то причитания, какие-то одобряющие возгласы. Я поехал верхом. Сержан, еле дав сестре сесть, тронулся за мной.
Вскоре аул скрылся за горизонтом.
Потом, когда притомилась лошадь, мы решили покормить Шарыпову клячу. Хотелось перекусить и самим.
Сержан, стреножив коней, пустил их в степь. Манике на правах «жены» разостлала войлок, полученный ею в приданое, и стала делить мясо. У меня была «аварийная» бутылка. Я налил себе и Сержану.
— Поздравь, брат, сестру с новой жизнью.
Сержан с жадностью выпил, закашлялся, потом весело забормотал:
— Хорошо, Манике, жить будешь. Хорошо будешь жить. Русский калач кушать. Самогонку пить. Ах, хорошо! Очень хорошо!
Заночевали мы в степи. Кляча не протащила скрипучей телеги на деревянном ходу и до полдороги, а Серому хомут оказался тесен. Мы с Сержаном спали на телеге, а «новобрачная» улеглась под телегой.
Опять поднялась полная луна. Я просыпался ночью, чтобы проверить, спит ли Манике. Она спала спокойно на своем войлоке. Луна, осветив девушку, не беспокоила ее в эту ночь. Видимо, она раздумала превращать Манике в синюю звезду.
Утром чуть свет я дважды поднес Сержану из бутылки и, когда он стал достаточно болтлив, спросил его:
— А как твой отец узнал, что мы должны были встретиться вчера с Манике?
«Некрепко запертый» Сержан, почувствовав себя далеко от родного аула, не стал таиться. И он рассказал все, как было. А было так…
Шарып услышал топот коня. Моего коня. У казахов необыкновенно чуткий слух. Шарып по топоту определил, что это Серый. Затем он вышел из юрты и увидел, что я блуждаю вокруг да около. Тогда Шарып разбудил Манике и, погрозив ей плетью, приказал идти ко мне. Идти, воздевши к луне руки. А сыну велел бежать за свидетелями.
Читать дальше